Боярщина
Шрифт:
– Какой же?
– Про нашу Анну Павловну, батюшка.
– Про жену?
– Да-с.
– Что ж такое?
– Да изволите видеть, - начала Матрена, вздохнув и приложивши руку к щеке, - тут был графский староста, простой такой, из мужиков. Они, сказать так, с Иринархом Алексеичем приятели большие, так по секрету и сказал ему, а Иринарх Алексеич, как тот уехал, после мне и говорит: "Матрена Григорьевна, где у вас барыня?" А я вот, признаться сказать, перед вами, как перед богом, и говорю: "Что, говорю, не скроешь этого, в Коровине живет".
– "Нет, говорит, коровинского
– Как в Москву?
– проговорил Мановский, приподымаясь с дивана.
– Да, батюшка, в Москву, а барыня наша уж другой день переехала в Каменки.
Мановский, как бы не могший еще прийти в себя, посмотрел на ключницу каким-то странным взглядом.
– Как в Москву? Как в Каменки?
– повторял он, более и более краснея.
– Да, в Москву, - отвечала Матрена, побледнев в свою очередь.
– Так что ж ты мне, бестия, прежде этого не сказала?
– заревел вдруг Мановский, вскочивши с дивана и опрокинувши при этом круглый стол.
– Батюшка, Михайло Егорыч, лопни мои глаза, сегодня только узнала.
– Заговор! Мошенничество!
– кричал Мановский.
– По праздникам только ездить пьянствовать!..
– Отец мой, Михайло Егорыч, успокойтесь, может, и неправда.
– Пошла вон!.. Уехал! Переехала!.. Старая-то крыса эта! А!.. Это его штуки... его проделки. Уехал!.. Врешь, нагоню, уморю в тюрьме!
– говорил Мановский, ходя взад и вперед по комнате, потом вдруг вошел в спальню, там попались ему на глаза приданые ширмы Анны Павловны; одним пинком повалил он их на пол, в несколько минут исщипал на куски, а вслед за этим начал бить окна, не колотя по стеклам, а ударяя по переплету, так что от одного удара разлеталась вся рама. После трех - четырех приемов в спальне не осталось ни одного стекла, и Мановский, видно уже обессилевший, упал на постель. Холодный ветер, пахнувший в разбитые стекла, а может быть, и физическое утомление затушили его горячку. Почти целый час пролежал он, не изменив положения, и, казалось, что-то обдумывал, потом крикнул:
– Эй, кто там!
Вошла опять та же Матрена.
– Вели сейчас лошадей готовить, - проговорил он. Матрена ушла.
Часу в двенадцатом ночи Михайло Егорыч был уже в уездном городе, взял там почтовых лошадей и поскакал в губернский город.
В этот же самый день граф Сапега сидел в своей гостиной и был в очень дурном расположении духа. У него не выходила из головы сцена, происходившая между Савельем и Анной Павловной и пересказанная ему Иваном Александрычем. "Как она любит его!", - думал он и невольно оглянулся на свое прошедшее; ему сделалось горько и как-то совестно за самого себя. Любила ли его хоть раз женщина таким образом! Все было наемное, купленное. Вот теперь он старый холостяк, ему около шестидесяти лет; он, может быть, скоро умрет... Умрет!.. Как это страшно! Да, он чувствует, что силы его час от часу слабеют, и что же он делает? Интригует с одной женщиной и хочет соблазнить другую. На этих печальных мыслях доложили ему о приезде Клеопатры Николаевны.
Граф сделал гримасу, и, когда вдова вошла и подала ему по обыкновению руку, он едва привстал с места.
Клеопатра Николаевна села.
– Извините меня, граф, - начала она, - что я не могла себе отказать
– Напротив, я всегда радуюсь вашему посещению, - возразил Сапега.
– Вы не хотели, однако, исполнить моей просьбы я приехать ко мне, вы даже не хотели отвечать мне, бог с вами!
– проговорила вдова.
– Я не имел времени, - ответил граф, и оба они замолчали на некоторое время.
– Опасения мои, кажется, сбываются, - начала Клеопатра Николаевна.
– Какие опасения?
– спросил Сапега.
– В вашем доме, - продолжала Клеопатра Николаевна, как бы отвечая на вопрос, - живет женщина, которую вы любите и для которой забудете многое.
– Не обижайте этой женщины, - перебил ее строго граф, - она дочь моего старого друга и полумертвая живет в моем доме. В любовницы выбирают здоровых.
Клеопатра Николаевна вспыхнула, она поняла намек графа.
– Простите мою ревность, - начала она, скрывая досаду, - но что же делать, вы мне дороги.
– И вы мне дороги, - сказал двусмысленно граф.
Клеопатра Николаевна поняла тоже и этот каламбур. Она ясно видела, что граф хочет от нее отделаться, и решилась на последнее средство притвориться страстно влюбленною и поразить старика драматическими эффектами.
– Теперь я понимаю, граф, - сказала она, - я забыта... презрена... вы смеетесь надо мной!.. За что же вы погубили меня, за что же вы отняли у меня спокойную совесть? Зачем же вы старались внушить к себе доверие, любовь, которая довела меня до забвения самой себя, своего долга, заставила забыть меня, что я мать.
– Отчего вы не адресовались с подобными вопросами к Мановскому? спросил насмешливо граф. Это превышало всякое терпение. Клеопатра Николаевна сначала думала упасть в обморок, но ей хотелось еще поговорить, оправдаться и снова возбудить любовь в старике.
– Это клевета, граф, обидная, безбожная клевета, - отвечала она, - я Мановского всегда ненавидела, вы сами это знаете.
– Тем хуже для вас, - возразил Сапега.
– Граф! Я вижу, вы хотите обижать меня, но это ужасно! Если вы разлюбили меня, то скажите лучше прямо.
– А вы меня любили?
– спросил немилосердно Сапега.
– И вы, граф, имеете духу меня об этом спрашивать, когда я принесла вам в жертву свою совесть, утратила свое имя. Со временем меня будет проклинать за вас дочь моя.
– Что ж вам, собственно, от меня угодно?
– спросил Сапега.
– Я хочу вашей любви, граф, - продолжала Клеопатра Николаевна, - хочу, чтоб вы позволили любить вас, видеть вас иногда, слышать ваш голос. О, не покидайте меня!
– воскликнула она и упала перед графом на колени.
Презрение и досада выразились на лице Сапеги.
– Встаньте, сударыня, - начал он строго, - не заставляйте меня думать, что вы к вашим качествам прибавляете еще и притворство! К чему эти сцены?
– Ах!
– вскрикнула вдова и упала в обморок, чтобы доказать графу непритворность своей горести.
Сапега только посмотрел на нее и вышел в кабинет, решившись не посылать никого на помощь, а сам между тем сел против зеркала, в котором видна была та часть гостиной, где лежала Клеопатра Николаевна, и стал наблюдать, что предпримет она, ожидая тщетно пособия.