Боярыня Матвеева
Шрифт:
– Вот бы и некоторым нашим барам на это посмотреть!
– А у вас тоже такие есть?
– Развратники есть везде.
Хохлушка как раз рассказывала про распутство покойного пана.
Евдокия не посмела отругать служанку, но окликнула её и попросила «не отставать». Имение было спланировано так затейливо, что строения как бы взбирались вверх по холму; женщины как раз поднимались вверх, заглядывая в двери и поминутно оглядываясь назад, на изменяющийся при подъёме вид на округу. Анна, маленькая и восторженная, всюду восклицала:
– Как красиво!
На самом верху располагались лучшие помещения: покои хозяев, бальная зала, домашняя церковь; с крыльца открывался самый красивый вид. В покоях гулял ветер, в углах скопился сор, стены украшала дивных размеров паутина. Евдокия вошла в маленькую домашнюю церковь и подивилась своей судьбе: в первый раз она входит
– Что это? – спросила Анна.
– Статуя Девы Марии, – объяснила Евдокия Григорьевна. – У католиков принято украшать храм не только иконами, но также и статуями Богородицы, Христа и святых.
Она невольно вспомнила пылкий монолог матушки Флоры.
– А почему? – спросила Ираида.
– Не знаю.
– А вот и иконы! – вдруг воскликнула Анна. – Но очень странные.
И показала пальчиком на стены.
Евдокия поразилась: на стенах висели портреты, не иконы, а портреты живых людей.
– Портреты? А, понятно, парсуны. А что они здесь делают?
– Не знаю. По-моему, это просто кощунство: вешать в храме портреты обычных людей.
Пока они лазали по именью, хохлушка успела сбегать домой и принести кружева – явно извлеченные из закромов усадьбы. Поторговавшись немного, путешественницы купили эти кружева, выслушали бурные и, бог весть, искренние ли комплименты хохлушки и пошли к себе. Тяжелое, смутное настроение владело молодой женщиной.
– Торговались? – весело спросил её муж, увидев покупки дам.
– Немного.
– Надо было много. Украинцы любят торговаться. И если вы будете торговаться – и удовольствие им доставите, и цену собьёте в несколько раз. В следующий раз возьмите меня с собой.
Глава 36
Рада проходила в Переяславе. За пять верст до этого города Бутурлина со товарищи встретила очередная делегация с трубами и литаврами, возглавляемая полковником Тетерей. Самого гетмана Хмельницкого в городе ещё не было: недавно он снова во главе войска сражался с польской армией, снова был предан своим корыстным союзником – крымским ханом; он ещё только собирался переправляться через Днепр. Он прибыл позже.
Гетман оказался низеньким, усатым, немолодым человеком, но было в нём что-то значительное, что-то такое, что заставило Евдокию Григорьевну поверить: та, «прекрасная Елена», разорванная в клочья бесцеремонными мужчинами, могла его любить. Чуть позже восторженный путешественник, Павел Алеппский, напишет, что каждый из полковников Хмельницкого был более значителен, чем господарь Василий Лупу, и будет прав: и сам гетман, и его соратники были куда значительнее многих принцев и коронованных особ своего времени, ибо своё положение не получили по праву рождения, а добыли своей храбростью и своей хитростью. Может, даже более хитростью: без хитрости и ловкости, без осторожной и умной дипломатической игры не смогли бы они удержать результаты, добытые своей храбростью. И даже польские историки и писатели вынуждены, скрипя зубами и скрепя сердце, признавать таланты своих противников [25] .
25
Например:
«Хмельницкий всюду имел своих людей, которые сообщали ему не только о том, что делалось и говорилось при дворе короля, но и о том, что делалось во всех остальных государствах, в Вене, даже в Риме.
Убедились в том, чему долго не хотели верить, – что этот человек, разыгрывавший из себя простака, притворявшийся пьяным, слабоумным, только прикрывался холопством, как маской, и был куда хитрее тех, которые имели с ним дело.»
«Поутру 8 января сначала происходила у гетмана тайная рада из полковников и всей войсковой наличной старшины, которая тут подтвердила свое согласие на московское подданство. Затем долгое время на городской площади били в барабан, пока во множестве собрались казаки и прочие жители Переяслава на всенародную раду. Раздвинули толпу, устроили просторный круг для войска и старшины. Посреди круга стоял гетман под бунчуком, а около него судьи, есаулы, писарь и полковники. Войсковой есаул велел всем молчать. Когда водворилась тишина, гетман обратился к народу с речью.
«Панове полковники, ясаулы, сотники и все войско Запорожское И вси православные христиане! – начал он. – Ведомо вам всем, как нас Бог освободил из рук врагов, гонящих Церковь Божию и озлобляющих все христианство нашего православия восточного, что уже шесть лет живем без государя в нашей земле в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонители и враги нашими, хотящими искоренить Церковь Божию, дабы имя русское не помянулось в земле нашей; что уже вельми нам всем докучило, и видим, что нельзя нам жити более без царя. Для того ныне собрали есми раду явную всему народу, чтоб есте себе с нами обрали государя из четырех которого вы хощете». Затем последовало указание на Турецкого султана, Крымского хана, Польского короля и Московского царя. Первые два басурмане и враги христиан; третий действует заодно с польскими панами, которые жестоко утесняют православный Русский народ. Остается единоверный благочестивый царь восточный, «Кроме его высокие царские руки, – закончил гетман, – благотишайшего пристанища не обращен, а будем кто с нами не согласует, теперь куцы хочет вольная дорога».
На эту речь весь народ возопил: «Волим под царя восточного, православного!»
Полковник Тетеря, обходя круг, на все стороны спрашивал: «Все ли так соизволяете?»
«Вси», – единодушно отозвался народ.»
Разумеется, не всё было гладко. Многие казаки боялись, что «меняют панский сапог на московский», требовали соблюдения «вольностей» польского образца, что было не принято в Русском государстве, Бутурлину было заявлено, что не только войско Запорожское должно присягнуть царю, но и послы от имени государя должны «учинили присягу не нарушать вольностей войска Запорожского».
Бутурлин сумел успокоить недовольных, уверив их в том, что во владениях царя бояре не своевольничают так, как магнаты в Речи Посполитой, напомнил о том, что они сами же просили «принять их под государеву руку», заявил, что православный государь не присягает подданным, но обнадёжил слушателей тем, что никто не покушается на их вольности – словом, уладил все шероховатости и облёк соглашение в формы, приемлемые для всех участников.
Крепко сбитый, солидный боярин стоял посреди заполненной толпой площади, в шубе из красного бархата, подбитой мехом, пуговицами этой шубы служили самоцветы, оправленные в золото – и на глазах у изумлённой публики показывал поразительное дипломатическое мастерство. Евдокия даже рот приоткрыла: так захватило её это действо.
Действо продолжалось ещё долго: послы принимали присягу, вручали гетману присланные царём знамя, булаву, шапку, раздавали меха, молились. Бутурлин говорил Хмельницкому:
– Главе твоей, от Бога высоким умом вразумленной и промысл благоугодный о православия защищении смышляющей, сию шапку пресветлое царское величество в покрытие дарует, да Бог здраву главу твою соблюдая, всяцем разумом ко благу воинства преславного строению вразумляет.
Сочтя, что дело в основном сделано, Василий Васильевич вызвал к себе Матвеева и приказал ему ехать сеунчем [26] к царю. После этого Евдокия поняла, почему её мужа, по его собственному выражению, «всё время посылают». Он удивительно быстро собрался сам, выбрал себе двух спутников, заставил их собраться почти так же быстро, дал указания своим подчинённым, остающимся при посольстве, назначил исполняющего обязанности начальника охраны на время своего отсутствия и выехал не завтра и не послезавтра, а в тот же день. Молодая женщина даже испугалась, что Артамон исчезнет, не попрощавшись, но в последний момент муж вспомнил о её существовании и зашёл в комнату.
26
Гонец, сообщающий сведенья особой важности. Термин того времени.
– Ты не боишься одна оставаться?
– Нет.
– Ну и хорошо. Если что – обращайся к Кириллу Полиектовичу за защитой.
Они поцеловались; Евдокия почувствовала, что мысленно супруг уже в пути.
Ей было не по себе: всего три человека, пусть и вооружённые, с небольшими запасами провизии, должны проделать тот же трудный и долгий путь, который только что проделало посольство.
В дверях встретили Лопухину.
– Не волнуйся, Артамон Сергеевич, за жену: она с нами будет.