Боярыня Матвеева
Шрифт:
– Думаю, да. Он умный человек и ко мне, кажется, благосклонен.
За ужином Лопухин сказал, что Василий Васильевич очень доволен милостивым царским письмом.
– Теперь нам всем приказано ехать в Москву, и как можно быстрее.
По ровному снегу полозья скользили легко; сладкое слово «домой» ускоряло ход и людей, и коней. После раздачи мехов и подарков грузов стало меньше, зато количество женщин увеличилось: один из посольских дьяков успел обвенчаться в Киеве с молоденькой дочкой купчика, а угрюмый стрелец сманил в Москву из Нежина одинокую вдовушку. Она-то и прояснила Евдокии мучивший её вопрос:
– Ляхи в костёлах вешают портреты умерших
– Ужас!
– А по-моему, хорошо, – неожиданно высказала еретическую мысль Елена Никифоровна. – Можно прийти в церковь и прослезиться, вспомнив усопших рабов божиих.
Сказала она это, впрочем, уже после ухода украинки: Евдокия Григорьевна человек надежный, а эта вдовушка – кто её знает?
– А у нас парсуны редко когда пишут, и умерший уходит навсегда: нельзя даже на портрет его посмотреть и вспомнить. Внуки, если родились после смерти дедов и бабок, не знают даже, как эти деды и бабки выглядели.
Матвеев убедился, что охрана и без его контроля справляется, и с облегчением залез в возок жены: долгая скачка верхом измотала даже его выносливое тело.
– Я дома только один раз успел переночевать, – рассказывал он.
– Как там, дома? Нет ли каких бед, плохих вестей?
– Нет. Всё в порядке.
Значит, можно надеяться, что с матушкой Флорой ничего не случилось – слуги в случае чего побежали бы к ней. А он один ночевал дома или с Лизой? Молодая женщина вздохнула, но постаралась прогнать недобрые мысли.
– А ты молодец. Тяготы пути переносишь терпеливо, службе моей не мешаешь, спутникам нашим понравилась, с Еленой Никифоровной подружилась. А главное – я даже в поездке спал как человек, с женой, а не как бездомный пёс, в одиночку. Теперь всё время буду брать тебя с собой.
Здрасте. А как же хозяйство, фабрика, матушка Флора? А что делать: раз она вышла замуж, надо теперь в первую очередь думать об этом человеке, который привалился к её плечу, словно к подушке. Как говорили древние римляне: «куда ты, Кай, туда и я, Кайя».
Москва, засыпанная снегом, с убранными в иней деревьями, казалась сделанной из сахара. Беспорядочный, хаотически застроенный город с его приземистыми деревянными домами, вдруг показался родным и милым – даже слёзы на глазах выступили.
Родина.
Глава 39
Главы посольства были приглашены за царский стол; во время приёма Алмаз Иванов от имени государя огласил их награждение: боярину Бутурлину – доходы с Ярославских рыбных слобод, атласную шубу на соболях, золоченый серебряный кубок, четыре сорока соболей и сто пятьдесят рублей придачи к его окладу; окольничему Алферьеву – шуба, два сорока соболей и семьдесят рублей денежной придачи к окладу; думному дьяку Лопухину – шуба, кубок, два сорока соболей и также прибавка к окладу. Накануне приезда посольства царица Мария Ильинична произвела на свет сына и наследника Алексея; царь получал один подарок судьбы за другим и был уверен в благоволении к нему Всевышнего.
Евдокия Григорьевна порадовалась за Иллариона Дмитриевича, но занята была больше своими делами. Дома всё было спокойно и благопристойно, по крайней мере, на первый взгляд, к матушке Флоре она съездила вскоре после возвращения в Москву и с радостью убедилась: пожилая женщина относительно здорова и даже довольно деятельна. Евдокия долго рассказывала ей о поездке. У бывшей свекрови тоже нашлись для неё новости: она нашла, наконец, покупателя для фабрики.
– Я уже сама подумывала поехать с ним, но если ты приехала – сможешь его проводить? Ты не очень устала от путешествий?
– Ах, матушка, – смеялась молодая женщина, – теперь для меня поездка на фабрику – легкая прогулка.
Она спросила о матери.
– Мрачна и недовольна, – вздохнула Флора. – Когда её спрашивают о тебе – отказывается отвечать.
Евдокия всё же позвала к себе Иоганна и попросила отнести матери подарок – кружева, купленные в разорённой усадьбе – и записку. Иоганн вернулся быстро:
– Даже не посмотрела, что ты ей даришь. И на записку не ответила.
Муж сообщил, что его родители оттаяли и приглашают в гости, на первый день Масленицы.
– Только тебя или нас?
– Меня точно. А ты пойдёшь со мной.
– Если им неприятно моё присутствие – я могу не ходить, – с тайной надеждой сказала она.
– Пойдёшь. Если выгонят – другое дело, а просто не явиться – невежливо.
Он был прав. Молодой женщине осталось только вздохнуть и выпить глоток чая.
В то время в быту русских людей происходили постоянные изменения – не такие резкие, как в петровское время, не такие заметные, но существенные. Менялись нравы, вкусы, одежда, напитки и блюда. Иностранцы отмечали, например, что раньше русские не ели зелень, презрительно называя её «травой» или «сеном», но это «сено» всё чаще оказывалось на тарелках. В период правления Михаила Фёдоровича в России впервые отведали чай; этот напиток стал медленно и постепенно распространяться, оставаясь пока известным лишь меньшинству населения; Евдокия впервые попробовала золотисто-коричневый отвар в доме мужа. В качестве ответа она угостила его горячим шоколадом; позже Дарья научила повара готовить некоторые немецкие блюда.
Глава 40
Пока хозяева пили чай, в девичьей происходило нечто вроде пресс-конференции: Дарья, сидя на середине лавки, с важным видом рассказывала о путешествии. На одном краю лавки сидела Домна Трофимовна, на другом – Лиза; обе они потрясённо взирали на Дашу, а веснушчатая горничная так даже рот открыла. Вокруг них стояли и сидели остальные слуги.
Дарья уже переправилась через Сейм, когда Лиза не выдержала:
– Господи! И не страшно тебе было?
Взор девушки изобразил презрение. Самым страшным моментом в жизни Даши была дорога из имения Хитрово в Москву, когда она шла, натирая до волдырей ноги, с болью от голода в животе, боясь, что её поймают разбойники, изнасилуют и убьют, что её догонят посланные из имения слуги, высекут и отдадут на разврат к хозяину, что её сожрут дикие звери; она страшилась, когда оказывалась на дороге одна, и страшилась ещё больше, когда видела силуэт одинокого путника. После этой дороги поездка в удобном возке, с хозяйкой и под охраной стрельцов никак не могла её напугать. После этой дороги её уже почти ничем нельзя было напугать.
Лиза настолько уверовала в таланты новой подруги, что доверилась ей в важном личном деле – и Дарья не обманула её надежд.
– Тебя так и будут принимать за воровку. Надо обратиться к какой-нибудь барыне.
В тот самый день, когда хозяйка уехала показывать покупателю фабрику, обе девушки отпросились и отправились в Немецкую слободу.
Матвеев в тот день вернулся довольно рано. Он поднялся в спальню жены и прилег на кровать; после свадьбы он почти не ночевал в своей спальне на первом этаже, поднимаясь к Дусе даже тогда, когда супружеских ласк не предполагалось. Из полусна его вывело легкое хихиканье: вернувшиеся Даша и Лиза болтали и пересмеивались в соседней комнате. Увидев хозяина, Лиза сначала испугалась, а затем попросила её выслушать.