Боярыня Морозова
Шрифт:
Не только заречье, но стены, башни, даже близко стоящие избы подернуты дымкой. Сыро.
– Чего дожди натворили! – сказал Акишев. – Как в половодье, на острове теперь живем, перешеек затопило.
– Грибами пахнет, – потянул в себя воздух Аввакум.
– Грибов – пропасть. Вон, где деревца-то стоят, – ступить ведь некуда. Сплошь грибы.
– Анастасия Марковна икорку из боровиков делала – объеденье… Принесли бы пожарить, похлебку сварить.
– Принесем, – согласился Акишев.
Детишки, бегавшие по улице, глядя на узника, на стрельцов, замирали, забывая игры. Аввакум осенял ребят крестным знамением.
Тюрьма
– Вот гляди! – показали Аввакуму яму, обстроенную тесаными бревнами.
Шириной яма была с сажень, глубиной всего в два аршина.
– Как для собак, – сказал Аввакум, – на четвереньках, что ли, будем ходить?
– Надстроят малость, – сказал Акишев, – окно сделают, печь.
– Не впервой мне в таком дворце сидеть, – сказал Аввакум. – В Братске был почин.
– Не скажи! – усмехнулся Акишев. – Сей дом тебе до конца дней твоих.
– Что записано у Господа, то и будет… Когда же нас переселят?
– Как сделают… Воевода обещал властям к Покрову управиться.
– Ради праздничка!
– А нам ради праздничка будет смена, – сказал Акишев. – Стрельцы уже посланы. Скоро уж и приедут.
– Слава богу! – перекрестился Аввакум. – Помолитесь за нас московским чудотворцам, у раки преподобного Сергия в Троице…
Акишев и стрельцы молчали. Смотрели на конуру под ногами, ежились: за крест, которым осеняли их с младенчества матери и отцы, бабушки, дедушки, будут здесь гнуть и душить страстотерпцев…
Часть четвертая Сидельцы Боровска
Лето 7177-е – 1669 год – для царя Алексея Михайловича – испытание горем.
1 марта похоронил царевну Евдокию. Она родилась 27 февраля. Тринадцатый ребенок. Старшую дочь тоже звали Евдокия. Красавица, лицом и ростом в отца.
2 марта умерла царица Мария Ильинична – голубица. Боярыня Морозова, Аввакум и вся Россия, не отрекшаяся от церковных обрядов отцов, потеряли заступницу.
Через три месяца Алексей Михайлович похоронил Симеона.
И еще удар. Оставил белый свет наследник Алексей. Светлый юноша, сочинявший стихи и говоривший государственные речи на латыни.
Смерть любимого сына царя не убила.
Алексею Михайловичу было сорок лет, и жажда жизни в нем не угасла, но вскипела.
В конце этого же года, перебарывая несчастье, царь изъявил желание жениться во второй раз.
Опять устроили смотрины невест, но история повторилась. Ближайший к государю человек, Артамон Сергеевич Матвеев, познакомил царственного жениха со своей воспитанницей Натальей. Наталье Кирилловне Нарышкиной, дочери стрелецкого головы, шел восемнадцатый год. У Матвеева жила с одиннадцати. Жена Артамона Сергеевича звалась Авдотьей, но ее девическая фамилия – Гамильтон. Шотландка.
Матвеев управлял двумя приказами – Посольским и Малороссийским. Если Никон был царю собинным другом, то Артамон Сергеевич назывался короче и сердечнее – «друг мой».
В Посольском приказе «друг» издал «Государственную большую книгу», к которой прилагались портреты русских государей и патриархов.
Вышел «Василиологион» – история древних царей.
Поражала мудростью книга «Мусы, или Семь свободных учений».
Алексей Михайлович пожелал, а Матвеев построил у Никиты на Столпах палаты, для себя и для воспитанницы. На стенах европейские картины, итальянская мебель, венецианское стекло, фарфор из Германии. В домовой церкви – благо Никон был в заточении – алтарь Матвеев устроил по римским образцам.
Царь продолжал смотрины, а в гости ездил к Матвееву и к Наталье.
С нею и венчался 22 января 1671 года.
На свадьбу в посаженые матери Алексей Михайлович пригласил, величая, боярыню Федосью Прокопьевну Морозову.
Отказ царю, отказ разделить с царем его государево счастье, показался не только Алексею Михайловичу, но и всей Москве кощунственной гордыней.
Царь не ведал, а Москва тем более. Боярыня Федосья Прокопьевна уже два года тому назад, явившись поздравить царицу Марию Ильиничну с именинами, просила за стол не сажать, покаялась потихоньку.
– Свет мой, Мария Ильинична! Приняла я на себя, грешница, обет постничества. Позволь держать слово перед Господом, да благословит тебя, заступницу нашу, святая Мария Египетская – ангел пустыни.
Царица знала: ее приезжая боярыня – тайная инокиня.
Алексей Михайлович этого не знал и затаил на Морозову жестокую обиду. Царя от себя отпихнула! Оскорбила все семейство Нарышкиных. Погнушалась неродовитостью, хотя сама из таких же…
Князь Борис Иванович Троекуров приехал к боярыне Морозовой в день именин покойного Глеба Ивановича, 5 сентября.
Вошел в дом не спрашиваясь. Застал боярыню за трапезой с пятью черницами.
На столе пирог с вязигою, поминальные блины, розовая семужка, рыбные молоки, рыбный студень, взвары, мед.
При виде князя с двумя дворянами черницы, как мышки, прыснули от стола, но Федосья Прокопьевна даже не шевельнулась, только глаза подняла.
– От великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича да от великой государыни, от царицы Натальи Кирилловны прислан я к тебе, боярыня, сказать тебе высочайшее неудовольствие, ибо ты, забыв гнев Божий и царскую милость, упиваешься, как вином, своей гордыней. Смирись, пока у доброго государя терпение не лопнуло! Смирись, принеси свою вину! Ныне тебя зовут на твою службу ближней боярыни, но завтра будет иная почесть. Нынче по государевой милости служит тебе тысяча слуг и кормят тебя восемь тысяч рабов твоих. Завтра о куске хлеба возмечтаешь, о глотке воды, о свете Господнем. Нынче великий государь и великая государыня тебя зовут, но упаси тебя Бог, госпожа Федосья Прокопьевна, дождаться указа о твоем разорении.
Боярыня медленно поднялась, опустила глаза.
– Князь! Человек приходит в мир голеньким и уходит, ничего с собою не захватя, кроме грехов. Меня – разоряй, но наследник всему – мой сын. Он великому государю служит верно, как его батюшка служил, Глеб Иванович, как его дядюшка Борис Иванович, государев дядька. Царствие им небесное.
– Уймись, боярыня! – Князь Троекуров говорил ласково: долго ли царю помиловать строптивицу, тогда за грубость сам беды не оберешься.
– Да в чем вина моя, скажи? – Федосья Прокопьевна смиренно поклонилась государеву послу. – В том, что осеняю себя крестом, каким святой отец наш преподобный Сергий Радонежский знаменовался? Я – бедная вдова, царя страшусь, а Бога пуще. Так и скажи пославшим тебя. Боярыня Морозова Бога любит больше своего тленного тела. Боярыня Федосья от вечной жизни ради сладкого куска не отречется.