Боярыня Морозова
Шрифт:
Мысль о соляной пошлине подал Борису Ивановичу Морозову думный дьяк Назарий Чистой. Бывший купец, Чистой и в дьяках вел торговые дела, предложил заменить множество налогов и пошлин пошлиной на соль. Да будь ты патриархом, а заплатить за соль придется. По всей Руси необъятной идет постоянный правеж, свистят кнуты, старых и молодых запирают в тюрьмах: недоимки, долги, побеги. Не будет больше ненавистных стрелецких денег, а их с каждого двора емлют, не будет четвертных, данных, оброчных, ямских и прочая, прочая.
Хочешь, чтоб у пищи был вкус, заплати
Куда без соли?
А с каждого пуда казна теперь получит две гривны. Гривна стоит один рубль семьдесят копеек.
Огромные деньги.
Послабление сделали астраханской соли и яицкой.
В Астрахани и на реке Яик, у казаков, – богатейшие промыслы осетров, белуг, стерляди. Сократится лов – рыба вздорожает, вместо прибыли грянет проруха. По гривне здесь брали с пуда соли. Да вот ведь незадача. В России от всякой реформы народу морока. Во всем царстве у одного Шорина теперь вечный праздник. Соляная торговля в его руках. Делится Шорин с Чистым, Чистой с Борисом Ивановичем. А народу – привыкай к несоленой жизни. Поборы, верно, отменены, но соль-то золотая.
Сначала обходились. Запасы были… Но уж очень скоро стало всем понятно: научиться жить без соли – дело нестаточное. Крестьяне зиму на квашеной капусте сидят… Капусту не посолишь – сгниет. И без рыбы соленой долгих холодов не одолеть, без того же сала… А деваться некуда.
Терпели. Пока что.
Аршин
А у Бориса Ивановича новая затея! Назарий Чистой придумал, как взять деньги со всех торгующих.
И вот он – указ: старые аршины запретить, ибо жульничества много, всем иметь аршины с орлом, казенные, правильные. Цена аршину – гривна.
Деньги Борис Иванович искал шустро, а вот власть прибирал к рукам несуетливо, без поспешности. Забрал у Федора Ивановича Шереметева Приказ новой чети. И успокоился.
А вот о неродовисти Морозова вся Москва судила-рядила.
Анисья Никитична с Федосьей и Дуней, Катерина Федоровна с Марией и Анной приехали проведать болящую Авдотью Алексеевну, супругу Глеба Ивановича Морозова.
Авдотья Алексеевна, урожденная княжна Сицкая, сокрушалась о воровских сплетнях.
– Морозовых болтунья Москва ни во что ставит. Выскочки, мол.
– Матушка Авдотья Алексеевна! – встрепенулась Катерина Федоровна. – Наплюй ты на слухи! Больному сердцу нужен покой.
– Можно ли быть покойной, когда неправда правду застит! – осердилась Авдотья Алексеевна. – Здесь, в Кремле, князь Иван Васильевич Сицкий поставил дом на месте двора князя Ряполовского, а в соседях у него был боярин Григорий Васильевич Морозов. Ему боярство оказано в год, когда Москва скинула с себя ханское ярмо. А дедушка Бориса Ивановича да Глеба Ивановича – боярин Василий Петрович. Он с князем Пожарским поляков из Москвы в шею выгнал.
– Государыня Авдотья Алексеевна! Ты и вправду будь покойна! – положила руку на руку боярыне Анисья Никитична. – Мой Прокопий Федорович говорил вчера: за шептунов и охальников крепко взялся Леонтий Стефанович Плещеев. Крамольники они ведь и царское имя не щадят.
Боярыня хоть и лежала в немочи, но глянула на Соковнину зорко.
– Чего говорят-то?
– Вслух повторить – не смею! – испугалась Анисья Никитична.
– А ты мне на ухо шепни!
– Разве что на ухо! – И шепнула.
Боярыня призадумалась.
– Подметный, говоришь, царь Алексей?
– Не я говорю! – замахала руками Анисья Никитична. – Сие крамольники клевещут на великого государя. Леонтий Стефанович посылает своих людей за такие слова языки резать.
– Как бы половина Москвы не онемела, – посокрушалась боярыня. – Москва всегда была сплетницей.
– Государыня Авдотья Алексеевна! – поспешила перевести разговор Катерина Милославская. – Москва нынче о хорошем рядит да судит. Великий государь жениться собрался. Девиц на смотрины собирают.
– Чего искать-то? Глаза разуй. Твоя Мария Ильинична – лучшая из невест!
– Мы люди маленькие! – развела руками Катерина Федоровна. – Да ведь Мария-то старше государя.
– Зато в цвету! – Боярыня сняла с правой руки перстень с янтарем, поманила Марию Ильиничну ближе. – Это тебе. Поглядишь – вспомнишь, вспомнишь – помянешь рабу Божию Авдотью.
Воскресенье – праздничный день
Удивительный указ порадовал народ Русской земли.
17 января 1647 года великий государь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец, объявил: отныне воскресные дни – праздничные. Работать в день славы Христа – грех, а те, кто, не боясь Бога и царя, станут принуждать своих крепостных людей к труду, будут наказаны и подвергнуты опале.
– Выходит, за пяльцами сидеть тоже нехорошо, – сказала Анисья Никитична и отпустила вышивальщиц гулять.
– А я книжку почитаю! – обрадовалась Федосья и тотчас села читать «Басни» Эзопа.
– Читай вслух! – попросила Дуня. – Мне тоже ума надо набираться.
– «О гусех и о журавлях», – прочитала Федосья. – «Гуси и жеравли на едином поле пасяхуся. Ловцем же показавшемся, и убо жеравли лехки сущее, скоро отлетеша. Гуси же, тяжести ради плотския оставшееся, поимани быша. Толкование: притча знаменует, яко и в пленении градов нестяжательные и нищие удобнее убегают пленения. Богатые же богатества ради работают в пленении».
– Ну, это понятно, – сказала Дуня.
– «О черепахе и об орле», – объявила Федосья новую басню. – «Черепаха орла моляше, дабы летати ю научил. Орлу же сказующу: далече сему бытии от естества ея. Она же наипаче с молением прилежаше. Взем убо ю орел ногтьми и на высоту вознес, по сем пусти ю летати. Она же на камение падши; сокрушися. Толкование…»
– Какое толкование у тебя? – спросила Федосья сестру.
– Какое? Не будь дурой. Крыльев Бог не дал, в небо не просись.
– «Толкование, – прочитала Федосья. – Притча явлет, яко мози любопрения ради мудрестших преслувше, себе самех вредиша».