Боярыня Морозова
Шрифт:
И еще один человек грохнулся. На колени. Борис Иванович. Прощенья просил у царя: недоглядел, больную в царицы подсунули.
Ночью отца невесты, дворянина Рафа Всеволожского, в тайной пыточной Борис Иванович Морозов пытал на дыбе.
– Давно ли испорчена дочь? – спрашивал.
Полковник Всеволожский отвечать не захотел и не дал ответа.
Тогда ему зачитали указ:
– Ехать тебе, Раф, воеводой в Тюмень, с женой Настасьей, с сыном Андреем.
Евфимию повезли было в монастырь с приказанием тотчас постричь. Но карету догнал комнатный человек царя Артамошка Матвеев. Евфимию
Ожидание бунта
К Прокопию Федоровичу приехал младший его брат Иван – товарищ судьи Земского приказа. Напуганный, растерянный…
– Прокопий! Анисья, умница ты наша, посоветуйте! Я совсем голову потерял.
А кто бы не потерял?! Судья приказа Леонтий Стефанович всех приказных превратил в добытчиков денег. Брали с каждого для Леонтия Стефановича, да ведь себя тоже не забывали. Рассказывал Иван Федорович шепотом:
– Вчера на Вшивом базаре нашего подьячего мясник топором зарубил. У того мясника мясо всегда парное, окорока пудовые, сало – лучшего я нигде не отведывал. Повадились наши приказные к нему захаживать. Для Леонтия Стефановича брали – тут уж ладно, ничего не поделаешь, но вчера горемыка подьячий был восьмым на дню. Расколол, обидевшись, мясник человека не хуже полена – надвое.
– Надвое? – ахнула Анисья Никитична. – Поймали?
– Убежал.
– Вот вам еще один разбойник!
– Разбойниками Москва кишмя кишит! – Прокопий Федорович был зело мрачен.
– Брат, надоумь, что делать-то? – Иван чуть не плакал. – Морозову челом ударить?
Прокопий Федорович усмехнулся.
– Нашел заступника! Борис Иванович выхлопотал у царя в кормление Траханиотову город, уж не помню какой. Устюг Железный, что ли? Но ведь – город! А Траханиотов у подьячих половину жалованья себе берет. И у стрельцов тоже.
Обнял брата за плечи. Пригорюнились. Спросил однако:
– Не пойму, Иван, твоего страха. Чем тебя напугал Плещеев?
– Зверством! Он у нас выдумщик. Решил всех разбойников Москвы переловить. Одел стрельцов в богатое платье, чтоб их грабили. И грабили. И попались. Злодеев человек двадцать схватили. Вышел к ним Леонтий Стефанович и говорит: «Отпущу семерых. Каждый из них принесет мне по сто рублей. За хорошее и я буду хороший – отпущу из вашей братии половину. Но уговор дороже денег. Кто сбежит, поймаю и сдеру шкуру».
– Затейник! – изумилась Анисья Никитична.
– Еще какой! Вы дальше слушайте. Из семи вернулись трое. Один принес сто рублей, другой пятьдесят, третий всего девять ефимков. Этим свобода, а за беглецами Леонтий Стефанович послал сыщиков. Двух поймали, привели… Приказал Плещеев поднять обоих на дыбу и кожу содрать. Палачи ни в какую: мы не басурмане!.. Кожу им оставили, но убивали невыносимо как страшно.
Прокопий Федорович встал, подошел к иконам, перекрестился.
– Вот что, Иван! Нам, Соковниным, за себя не стыдно, чужого не берем. К тебе, ко мне злобы у людей нет. Но коли бунт взыграет – всем добрым дворам беда. Так что подальше прячь злато-серебро. Ты говоришь, у вас подьячего убили – мздоимца. Но в Сольвычегодске на этой неделе ограбили людей гостя Шорина, соль отняли… В Новгороде несколько лавок
Иван тоже подошел к иконам, приложился.
– Предупредить бы Бориса Ивановича. В кабаках и на базарах люди сговариваются убить дьяка Назария Чистого. Челобитными о соляной пошлине, чтоб отменили, у нас в приказе угол завален.
– Народ терпит до поры, – сказал Прокопий. – Ты, Анисья Никитична, бери девиц и поезжай или к Троице, или в село.
– Так к Борису-то Ивановичу идти или не ходить? – снова спросил Иван.
– Воротился из Голландии Илья Данилович Милославский. Теперь у Бориса Ивановича уж очень горячее время. Что ему бунты? У него Стрелецкий приказ под рукой.
– А про какую горячку ты говоришь?
Прокопий Федорович улыбнулся, широко улыбнулся, но головой покачал серьезно.
– Скоро узнаешь. Не все-то нам плохое – быть и хорошему.
Хорошим для Москвы, для всей России стало 11 декабря 1647 года: царь отменил соляную пошлину.
Илья Данилович Милославский со всеми дорогами был в Голландии одиннадцать месяцев. Привез мастеров железных дел для тульского завода, трех капитанов – учить стрелецкое войско иноземному строю, двадцать солдат, у коих надо было перенимать немецкую науку войны.
Наказ государев Илья Данилович исполнил на совесть, но его старания никого не порадовали, большие люди были заняты делами спешными и великими. Стрелецкий приказ Борис Иванович Морозов забрал наконец у Шереметева, но солдатами ближнему боярину заниматься недосуг.
Отменил соляную пошлину, ибо на дорогую соль у народа денег не было, исчезли соленья, перестали ловить рыбу, а главное – появились тайные соляные варницы.
Но соль солью, беда была с самим государем. Уж очень печаловался Алексей Михайлович по Евфимии Всеволожской.
– У Милославского, у Ильи Даниловича, девки красоты неописуемой! – обронил Борис Иванович. И нет-нет да и опять о них поминал.
Запала, знать, в государево сердце веселая фамилия: Милославские. Две сестры, красоты неописуемой…
Алексей Михайлович однажды осерчал на Бориса Ивановича, когда тот о сестрах помянул. Но прошло время, и царь уже не терпел своего дядьку за его упрямое молчание.
И – свершилось.
Новая невеста
Не то что господа, слуги еще как следует не проснулись – примчался на взмыленных лошадях наиближайший боярин царя Борис Иванович Морозов. Щечки – пламень, сел и тотчас привскочил.
– Девицы здоровы? Собирай, Илья Данилович! Царевна Ирина Михайловна ждет. Да честь по чести пусть обеих приберут! Ох, Данилович! – На грудь стольнику припал и сам же оттолкнул от себя. – Да не каменей! Спеши!
Боже ты мой! Поднялась беготня, сыпались тумаки. Илья Данилович умолял, всплакивал, грозился прибить! Хватал и тащил шубы, бросал на полпути, лупил в сенях замешкавшихся конюхов, стукал их головами о стенки, каменел-таки, бежал к гостю…
– Уговор, Данилович, помнишь? – спрашивал Морозов, вышагивая комнату от окна к двери. – Одну девку государь за себя возьмет, коли возьмет, А другую возьму я.