Боже, спаси русских!
Шрифт:
Заглянем в XIX век. Почти каждому из русских гениев свойственна «бескрайность» каких-либо душевных проявлений. А были такие люди-легенды, чья бурная жизнь становилась произведением искусства. Среди них – Федор Толстой, по прозвищу Американец. Другое прозвище – Граф Безбрежный. Отличался необыкновенным темпераментом, прославился картежным азартом, пристрастием к дуэлям (бретерством) и путешествиям в Америку, наполненным многочисленными приключениями. Был знаком со многими знаменитыми людьми своей эпохи и, должно быть, сильно поразил их воображение: послужил прототипом для персонажей произведений Грибоедова, Пушкина, Льва Толстого. «Умен он был, как демон, и удивительно красноречив», – писал современник. Женился Федор на цыганке. Лев Толстой гордился своим знаменитым родственником, несмотря на его скандальное прошлое.
А уж XX век! Можно назвать десятки русских
Тезис о широте, бескрайности и безмерности русской души имеет немало сильных противников, среди которых, к примеру, писатели русского зарубежья Марк Алданов и Борис Башилов. Отказываясь видеть в русских тиранах и бунтарях что-либо исключительное, они справедливо указывают на то, что злодейства и бунты бывали во всех странах. Однако при этом из виду упускаются детали, а в них-то вся соль – в удивительных сочетаниях, совмещениях противоположностей. Где еще бывали мучители, столь славные своим покаянием, как Иван Грозный? Какой религиозный деятель мог, подобно Аввакуму, повалить медведя ударом кулака? Где еще бывали такие набожные развратники, гениальные разгильдяи, как у нас, в России?
И чем ближе был тот или иной гений к народу, тем сильнее кидало его в разные крайности. Вот, скажем, уже упомянутые Есенин и Шукшин были настоящими заложниками «безмерности» своих натур.
Уникальными русскими словами являются «тоска» и «удаль». Переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» – это постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и не случайно, по пушкинскому замечанию, во всем этом «что-то слышится родное». Русские понятия тоски и удали едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Русское сознание склонно к одобрению разного рода крайностей. К труднопереводимым русским словам относится слово хохот. В английском языке есть слово guffaw (гоготать, ржать), но это слово включает в себя неодобрительную оценку и означает несдержанный, громкий смех. Русский хохот безоценочен. Он природен. Инстинктивен. Искренен.
Хочется заметить, что специфически русское настроение, подмеченное Гоголем и выражающееся в словах «пропади все пропадом» или «черт побери все», отнюдь не безобидно. Под его влиянием человек начинает испытывать на прочность мир и собственную душу. Об этом свидетельствует Михаил Бакунин, когда пишет: «Страсть к разрушению есть творческая страсть». Вспомним русский перевод «Интернационала» – «Весь мир насилья мы разрушим...». Писатель Ф. А. Степун в книге «Прошедшее и непреходящее» формулирует ту же мысль более оптимистично: «В душе русского человека есть наклонность все разрушать до дна и тогда создавать новое, светлое». Звучит замечательно, да только дойдет ли очередь до нового и светлого?
Сомнение в творческом потенциале разрушения высказывает Иван Ильин: «Русскому народу необходимо дисциплинировать волю и мышление; без этой дисциплины русский человек легко становится беспомощным мечтателем, анархистом, авантюристом, прожигателем жизни».
Иногда кажется, что в русском характере заложена некая пиромания – стремление «сжечь все, чему поклонялся». Это ведь очень русское выражение и образ жизни – «жечь свечу с обеих сторон», или «прожигать жизнь». Речь идет не только о тех, кто, подобно Репетилову, «пьет мертвую» и «не спит ночей по девяти». Как часто восклицают герои отечественной литературы: «Пропала жизнь!» или «Погиб!» И неважно, чем загубили ее – гульбой или беспросветным трудом, как чеховский дядя Ваня. Важен результат: герой осознает, что не свершил того, что было действительно важно и нужно. Остался «человеком, который хотел», но так и не осуществил. Как говорит герой Бунина, Тихон Красов («Деревня»): «Пропала жизнь, братуша! Была у меня, понимаешь, стряпуха немая, подарил я ей, дуре, платок заграничный, а она взяла да и истаскала его наизнанку... Понимаешь? От дури да от жадности. Жалко налицо по будням носить, – праздника, мол, дождусь, – а пришел праздник – лохмотья одни остались... Так вот и я... с жизнью-то своей. Истинно так!»
Саморазрушение и «умиление над своей погибелью», протест и смирение – вот она, загадка русской души?
«Россия – Сфинкс»
Великий политик и острослов У. Черчилль говорил о России: «It is a riddle wrapped in a mystery inside an enigma» («Это загадка, облеченная в тайну, в которой скрывается необъяснимое)».
Мы, русские, охотно поддерживаем миф о своей непостижимости – вот, к примеру, философ Борис Вышеславцев в докладе «Русский национальный характер» отметил, что «мы интересны, но непонятны для Запада и, может быть, поэтому особенно интересны, что непонятны; мы и сами себя не вполне понимаем, и, пожалуй, даже непонятность, иррациональность поступков и решений составляют некоторую черту нашего характера».
«Для Европы Россия – одна из загадок Сфинкса. Скорее изобретется perpetuum mobile или жизненный эликсир, чем постигнется Западом русская истина, русский дух, характер и его направление. В этом отношении даже Луна теперь исследована гораздо подробнее, чем Россия», – писал Достоевский с некоторой гордостью. А уж то, что умом Россию не понять, даже цитировать стыдно.
Возможно, необъяснимость русской души связана со странным географическим положением России и, соответственно, ее особой историей. Для европейцев Россия слишком азиатская страна, а для азиатов – почти что Европа.
Разумеется, загадочно то, что не поддается простому логическому объяснению, а потому для Запада загадочны в первую очередь странные, неожиданные, непредсказуемые реакции русских на вполне типичные ситуации. При этом создается впечатление, что подобное поведение «как бы противоречит здравому смыслу». По мнению С. Г. Тер-Минасовой, для русских в национальной системе ценностей на первом месте стоит духовность, «"душа", главное, стержневое понятие, превалирующее над рассудком, умом, здравым смыслом. Англоязычный же мир, наоборот, поставил в основу своего существования Его Величество Здравый Смысл, и поэтому body (тело) противопоставляется не душе (soul), а рассудку (mind), в то время как в русском языке две основные ипостаси человека – это тело и душа или, вернее, душа и тело, потому что устойчивое словосочетание требует именно такого порядка слов (предан душой и телом)».
Это прекрасно иллюстрирует монолог Гамлета:
То be, or not to be: that is the question:Whether 'tis nobler in the mind to sufferThe slings and arrows of outrageous fortune...В оригинале во второй строке присутствует слово «ум». В русских переводах это «душа» или «дух».
Константин Романов:
Быть иль не быть, вот в чем вопрос.Что выше:Сносить в душе с терпением ударыПращей и стрел судьбы жестокой или...Владимир Набоков:
Быть иль не быть – вот в этомВопрос; что лучше для души – терпетьПращи и стрелы, яростного рока...Михаил Лозинский:
Быть или не быть, – таков вопрос;Что благородней духам – покорятьсяПращам и стрелам яростной судьбы...Иными словами, когда у русских болеет душа, у представителей англоязычного мира болеет mind. «Душевное спокойствие» переводится на английский язык как peace of mind (мирный ум), душевное расстройство – как mental derangement (умственное расстройство). Там, где у русских «камень сваливается с души», у носителей английского языка груз сваливается сума-, a load (weight) off one's mind.