Божьи люди. Мои духовные встречи
Шрифт:
— Хороший-то хороший… Да ведь как узнать: кто — хоро- ший-то?
И он вопросительно, молча, стал смотреть мне в глаза, ожидая ответа от меня.
Я тогда уже читал духовную литературу, в особенности — творения святых отцов; и потому без особенного затруднения ответил епископу:
— Хороший тот, кто — смирен.
— Да, так-то так. Но как узнать, что ты смирен?
Вероятно, он прозрел мое несмирение внутри души и скрытое самолюбование там, потому и спросил так. А может быть, он действительно считал, что слово “смирение” — недостаточно определенно и ясно тут. Не знаю. И на этот вопрос его
— А как же, Владыко?
Он, немного помедлив, сказал:
— Хороший тот, кто искренно, в сознании своем, считает себя нехорошим!
Потом, еще помолчав немного, продолжал:
— Тот только начинает быть хорошим.
Эта слова врезались мне в память. Вот прошло уже около 35–ти лет после того, а я их помню. Но этого мало, что помню; а я понял опытно, как был справедлив владыка, определяя, что такое “хороший”. Действительно, пока человек думает о себе или о другом, что он — хорош, он — на самом деле плох еще. Такой человек, в сущности, горд; а гордость нам всегда и противна, и тяжела (во всяком случае — в другом, а не в себе). И только с той поры, когда мы видим, что другой не думает о себе хорошо и высоко, а считает себя низким, плохим, нехорошим, тогда тот начинает нравиться. А нравится нам “хорошее”. Даже если я — плохой, то хорошее я люблю: оно — родное мне и светлое…
Много хороших
В этом рассказе я хочу поделиться тем, что пережил сам.
Это было под праздник “Похвалы Богородице”; под субботу на пятой неделе Великого поста я, по обычаю, должен был участвовать в чтении акафиста, а после него помазывать елеем присутствовавших: как монахинь, так и мирян, пришедших из города в монастырь на “Похвалу”.
Моление происходило тихо, без какого-нибудь восторга. Кончили. Поцеловали икону и стали помазываться… Никаких особых мыслей у меня не было. А проповедь я обычно говорил в конце службы.
И вдруг на этот раз все богомольцы показались мне такими хорошими — как никогда…
Вот подходит сутуловатая старушка–инокиня. Она обыкновенно подметала и в церкви, и в саду, около нее. Если бывал снег, то она сгребала его и расчищала дорожки. Она и звонила на колокольне, будто бы вызванивала на колоколах, как мне казалось: “Каждый день! Каждый день!” Эта монахиня мне была вообще неизвестна; а ведь у нее была какая-то своя жизнь! Она даже казалась мне строгой. Я не помню ее улыбающейся: всегда она мне представлялась и серьезной, и непременно трудящейся, подметающей. И вероятно, никто не считал ее угодницей, а тем более — она себя.
Но нередко из окошка своей квартиры (а она была против монастырской церкви) я видел, как она, без малейшего неудовольствия, серьезно объясняла мирской богомолице что- то, отрываясь от своего подметания… А сказав, что требовалось, опять приступала к своему делу, или, как полагается говорить в монастырях, к послушанию, ей порученному.
И вот она подходит к помазанию и отходит.
И — не знаю как, почему? — но она представилась мне хорошей. Я удивился сам в себе.
Потом подошла другая, третья — все казались мне хорошими…
После стали подходить и миряне. Между прочими подошла и однамирянка, бывшая прежде сожительницей некоего человека. Я знал об этом… Но и она показалась мне хорошей. Не то чтобы я принуждал себя смиренно видеть всех хорошими. Нет! Но она представилась мне такою. Грехи — грехами, а добро в душе остается…
И прочие все подходили к помазанию — хорошими.
В конце всенощной мне хотелось уже говорить именно о том хорошем, что лежит в душах верующих. “Похвала Богородице” вызвала в душе мысли о похвале всех людей. И это было не случайно, не надуманно, а естественно, объективно.
И вспомнился мне из прошлого такой случай.
Я, еще будучи студентом, спросил однажды моего духовного отца и наставника:
Как нужно относиться к человеку вообще?
Он, нимало не затрудняясь и не задумываясь, ответил мне, как что-то ему совершенно известное:
С благоговением!
Я поразился такому ответу, как небывалому. Но он мне объяснил религиозный смысл и повод к нему: всякий человек есть ведь образ Божий; а Богу и иконам мы поклоняемся с благоговением. Й к человеку как образу Божию мы должны относиться так же.
Но мы обычно относимся наоборот: стараемся увидеть и видим в другом дурное, любим осуждать его. А уж никак не с благоговением.
После я у о. Иоанна вычитал о том же:
“Грехи-то — короста на человеке, а суть-то в нем — образ Божий!”
И поэтому-то мы в церкви кадим не только Христу, Господу и Божией Матери, но и иконам святых людей. А потом — и богомольцам. И не раз я испытывал чувство радости, когда кадил и Господа со святыми, и простых богомольцев. Они казались мне достойными этого, как образы Божии, или — хорошими. Действительно хорошими.
Вспомнил я и другой случай, и в тот же вечер “Похвалы Богородице”. Я был ректором Духовной семинарии. Тогда была первая война с немцами. Здания семинарии приспособлены были под лазареты. И вот под субботу “Похвалы” я велел выдать солдатам, пришедшим в храм в больничных халатах, свечи… Во время акафиста (четыре раздела) их зажигали. Как это было отрадно! И солдаты — хорошо — молились…
Я все это пишу потому, что хорошими были не какие- нибудь единицы, не исключительные отдельные личности, не только одни святые (те — лишь особенно достойны похва- ления!) — но и вообще христиане. Много таких хороших! Миллионы… Массы… А если я описываю некоторых, то не потому, что только они должны быть названы хорошими, а потому, что эти некоторые почему-нибудь запечатлелись в памяти моей.
А их — и было, и есть еще — много, очень много! Миллионы. Массы. Слава Богу!.. Да еще мы не знаем, кто как кончит. А конец дело красит.
Грехи… Грехи…
“Не тогда дивись, когда человек грешит, а — когда он перестает грешить! Ибо грех хотя и не природен нам, но благодаря привычке к нему стал уже прирожден нам. А безгрешность хотя и природна нам, но стала для нас как бы сверхъестественной”.
Так написал епископ Феофан, Затворник Вышенский. Не совсем, вероятно, точно привел его слова, но хорошо помню, что смысл их точен. Да иначе и быть не может! И святым мы поклоняемся, и службы им совершаем, и кадим, и целуем — совершенно справедливо: они достойны этого, ибо победили грехи свои…