Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
Заревел и упал ударенный рукоятью палаша Тлучимост, закричал Надобный, которому рубанули ладонь. Получивший удар кулаком и пинок Куропатва полетел на стол, в глиняные черепки и разлитое пиво.
– Ноги, Рейневан! – Урбан Горн махнул палашом и пинком повалил пытающегося встать Вейднара. – Ноги! На лестницу! За мной!
Ему не пришлось повторять дважды. Снизу их настигало завывание путного боярина. И бешеный рев князя Федьки из Острога.
– Baszom az any'at! Baszom a vil'agot! [982] Ёб твою мать, zkurvena kurva [983] !
982
Грязное
983
Чешское ругательство.
– Твою мать! – Урбан Гор сгорбился в седле. – Кровоточит. От этих эксцессов у меня швы разошлись.
– У меня тоже разошлись! – Рейневан пощупал бедро, оглянулся за спину. – Я займусь этим, у меня есть при себе инструменты и лекарства. Сначала всё-таки давай отъедем.
– Давай, – согласился Горн. – Отъедем как можно дальше. Прощай, город Одры. Ну, что будем делать, дружище? Поедешь со мной в Совинец?
– Нет. Я возвращаюсь в Силезию. Ты забыл? Гиневра в беде.
– Тогда спасай Гиневру, Ланселот. А злой похититель Мелеагант должен свое получить. Вперед.
– Вперед, Горн.
Они пустили коней в галоп.
Глава двенадцатая,
в которой женщина, пахнущая розмарином, предлагает Рейневану сотрудничество и помощь, в результате чего дела принимают плохой оборот. Ситуацию спасает легенда, которая словно Deus ex machina вдруг вылазит из стены.
Недалеко от школы, напротив дома командории иоаннитов, на карнизе, чтобы возвыситься над собравшейся толпой, стоял человек в черной епанче, с длинными, редкими, спадающими на плечи волосами.
– Братья! – кричал он, оживленно жестикулируя. – Антихрист объявился! Среди знамений и лживых чудес! Предсказанный убийца святых, сидящий как тиран в городе семи холмов! В Риме, проституируя престол Петра, правит наместник сатаны и главарь сатанинских слуг! Правдиво говорю вам, папа римский – это Антихрист! Мерзость, посланная адом [984] .
Толпа слушателей увеличивалась. Лица слушающих были мрачными, мрачным было их молчание, злое, тяжелое, поистине гробовое. Было это скорее необыденно, поскольку обычно выступления такого типа, в последнее время очень частые, сопровождались смехом, криками «браво» и возгласами одобрения, перемешанными со свистом и руганью.
984
См. примечания к двенадцатой главе.
– Что такое сегодня, – возбужденно кричал длинноволосый, – Римская Церковь и весь клир? Это шайка отщепенцев и мошенников, движимых только похотью. Это погрязшая в грязи и разврате банда злодеев, пресытившаяся богатством, властью, почестями, надевшая видимость святости и маску религии, делающая со святого Божьего имени злодейское орудие, принадлежности для своего распутства. Это одетая в пурпур вавилонская курва, пьяная от крови мучеников!
– Смотрите, смотрите, – сказал за спиной Рейневана мягкий, как атлас, альт. – Банда злодеев, пьяная курва. Кто б предположил, что дела зайдут так далеко? Воистину настало время больших перемен.
Он обернулся. И сразу же узнал ее. Не только по голосу. Тонкий шелк, которым она маскировалась тогда, во Вроцлаве, не скрыл того, что он видел и сейчас. Желто-зеленых глаз с нахальным выражением. Глаз, которые он запомнил.
– Еще год тому… – Она придвинулась к нему, достаточно бесцеремонно взяла под руку. – Еще год тому чернь была бы разогнана,
– Кто ты?
– Не сейчас.
Он чувствовал рядом тепло, которое она излучала сквозь плащ и мужской ватированный вамс. Ее тепло он также запомнил. Тогда, во Вроцлаве, когда искал на ее теле симптомы заразы. Ее волосы покрывал капюшон, но они выделяли тот едва уловимый запах розмарина, который он помнил с Ратибора.
– Истинно говорю вам! – Всё больше и больше распалялся и возбуждал свой голос человечек в епанче. – Римская Церковь – это не Церковь Христа, но епархия дьявола, пещера разбойников. Там выставляют на торг священные законы, тайны Божественности, воплощение Слова! Делят на куски неделимую Троицу. Ловкие мошенники, фальшивые пророки, жульнические священники, лживые учителя, неверные пастыри. Они нам напророчены! Сказано: ими дорога правды будет завалена кощунствами; для удовлетворения своей похоти обманными словами вас продадут. И вот, поглядите на римскую курию, на ее буллы, на лживые мессы, на индульгенции. Разве, скажите, не продают они нас? Не выдают наши души на муки? Братья! Мы должны отмежеваться от насланных дьяволом нечестивцев и мерзавцев, мы не можем иметь с ними ничего общего, не можем быть соучастниками творимой ими мерзости. Ибо в мире существует только добро и зло, свет и тьма, верующие и неверующие, те, которые с Богом, и те, которые вопреки Богу стоят на стороне Велиала!
– Не будем искушать судьбу, – сказала одетая в мужской вамс, пахнущая розмарином обладательница зеленых глаз. – Перемены переменами, но до идеала этому миру еще далеко. Есть свет, есть тьма и есть такие, которые доносят. Через минуту здесь будут солдаты из ратуши и сыщики Инквизиции. Пойдем отсюда.
– Куда?
– Пойдем, говорю.
– Нет. Сначала ты объяснишь мне…
– Ты хочешь отыскать Ютту или нет?
– Дрожите пред гневом Господа! – слышали они, отходя. – Вы, поверившие обману, но закрывшие уши перед правдою. Полюбившие неправедность и идущие за распутством. Вы, на которых приговор проклятия давно в силе! Дрожите и кайтесь! Ибо приближается день гнева, день горя, день слез. Приближается День Суда!
– Dies irae, dies illa, – ворковала, прижимаясь к его плечу, таинственная зеленоглазка. – Et lux perpetua.
– Куда мы идем?
– В синагогу. Но ты не бойся, я не буду обращать тебя в иную веру. Будь себе гоем хоть до Судного Дня. Но в синагогах не бывает шпиков. Они туда не заглядывают. Боятся еврейских чар.
Однако в синагогу, находящуюся в северо-восточной части города, недалеко от Новых ворот, они не вошли.
Они сидели на карнизе, скрытые за ступенями, ведущими в Эзрат Нашим, то есть в девичью. Рейневан чувствовал себя неуверенно и скованно под пронзительными взглядами странной женщины, взглядами глаз зеленых, как у кошки, и таких же непостижимых. Он переломил себя. Ему надоела неопределенность. Надоели тайны. И надоело, что им манипулируют.
– Сначала о главном, – перебил он ее, едва она начала говорить. – С него начнем. Кто ты? Почему ты помогла мне во Вроцлаве, зачем вмешалась, когда меня арестовали? Почему ты сейчас здесь, чтоб, как утверждаешь, помочь мне освободить Ютту? По чьему приказу действуешь? Ведь очевидно, что ты не делаешь это по собственной инициативе, самостоятельно, тронутая человеческим горем…
– А почему, собственно, – она наклонила голову, – это так очевидно? Неужели я не похожа на того, кого может тронуть горе? Сначала о главном, говоришь? Хорошо, лишь уточним, что является главным. Касательно того, чтобы я представилась, пожалуй, могу согласиться. Подумав. Впрочем, ты меня уже об этом расспрашивал в Ратиборе, весной. Имеешь право знать мои анкетные данные. И не только.