Божий Дом
Шрифт:
— Прекратить! — сказал Толстяк, — Тина была пациенткой Легго. Никакого вскрытия.
— Но ведь Легго обожает вскрытия. Он называет их цветами!
— Не тогда, когда они подтверждают преступную халатность! — сказал Толстяк предупреждающим возражения тоном и разорвал карточку Тины. — Следующая? Джейн До?
— Отлично поживает, — обрадовался Хупер. — Могу поклясться, что сегодня она меня узнала и поздоровалась.
— Херня, — сказал раздраженный Толстяк, — эта женщина в жизни не здоровалась с интерном и не собирается начинать с таким, как ты — охотником за ее трупом. Активность кишечника?
— Ноль. Никаких звуков перестальтики. Кишечник как мертвый. Вообще ничего с тех пор, как ты подсунул ей свой «экстракт» прошлым месяцем.
— Эта штука взрывоопасна, — заявил Толстяк. — Продолжай давать ей антибиотик Ассоциации Ветеранов, Хупер. Мы должны вновь ее завести. Следующий?
Мы прошлись по списку и закончили на Королеве Вшей.
— Кто знает? — ответил Эдди. — Я — ООП.
— ООП?! Что, черт возьми, значит ООП?
— Отказался От Пациента, — сказал Эдди. — Новая концепция. [172]
— Ну-ка хватит! Соберись! Ты не можешь быть ООП.
— Чего нет?
— Ты доктор, вот почему, понимаешь? — спросил Толстяк, нахмурившись. — Иисусе, ты нашел рак или аллергию?
— Нет, — сказал студент Эдди, — все, что мы нашли — сперму. Три последних анализа мочи вернулись с пометкой «сперма».
172
Не придумал лучшего перевода. Эдди говорит OTC, Off The Case, что также означает «лекарство без рецепта».
— Сперма? СПЕРМА?! У слабоумной семидесятидевятилетней гомерессы?
— Сперма. Мы думаем, что это от Сэма Левина, твоего извращенца с диабетом.
Этим утром Рыба повез нас на прогулку. Хупера вызвали к Легго, и, ожидая его, мы гадали, вызвал ли его Легго, чтобы уничтожить за убийство Розы Бадс или чтобы поздравить за получение разрешения на вскрытие. Мы с Эдди, как обычно, издевались над Рыбой, пока тот не отошел, подозрительно нас оглядывая. Хупер наконец появился, и Рыба посадил нас всех в микроавтобус. По дороге он со всей искренностью вещал об убийстве Розы Бадз Хупером:
— Знаете, невозможно научиться медицине, не убив пару пациентов. Да что там, я сам убивал пациентов. Да, каждый раз, кого-то убив, я чему-то учился.
Было сложно поверить, что он действительно такое заявляет, так что я отключился и представил, как Рыба говорит: «Убийство пациентов представляет для меня особый интерес. Недавно, я получил возможность ознакомиться с мировой литературой на тему убийства пациентов. Это может оказаться очень интересным исследовательским проектом для Домработников…» — и к тому времени, как я включился обратно, мы оказались у офиса Жемчужины. Это был наш второй выезд. Рыба брал нас в эти поездки, чтобы уменьшить вред, который мы наносили его шеф-резиденству и всей его карьере. В первый раз мы отправились в амбулаторию в гетто, где, казалось, Рыба чувствует себя страшно неуютно. В этот раз ситуация была прямо противоположная. Жемчужина вознесся над всеми Слерперами Дома так, как хотелось бы Рыбе, и в настоящее время являлся самым богатым Частником в Доме, а, может быть, и в стране или в мире. Все в его офисе было автоматизировано и настроено на Музыку. Музыкой был «Скрипач на крыше». Приемная была забита: СБОП сдавали анализы крови, напевая «Рассвет, Закат», отправляясь после в другой угол, где делали ЭКГ, напевая с лаборантом «Традиция..», и дальше к надписи «Анатовка», [173] где СБОП сдавала анализ мочи под грустную приторную песнь о потерянном доме Тевье. После всего этого мы и СБОП получали личную аудиенцию в офисе Жемчужины, где он сидел перед компьютером, анализируя результаты анализов. Фоном было «Если б я был богат» и под флагами Израиля и США сидел Жемчужина, окруженный оригиналами Шагала и чем-то, что было похоже на оригинал клятвы Гиппократа. Он был мил и щедр, и казался лучшим чертовым доком. Он сообщил, что осматривает в среднем сто девятнадцать СБОПов в день. Никаких гомеров. По дороге домой, я сосчитал, что Жемчужина зарабатывает мою годовую зарплату интерна за два дня. Повернувшись к сидящему позади меня Толстяку я сказал:
173
Деревня из «Тевье-Молочника» или «Скрипача на крыше»
— Толстяк, это был Город Денег.
— А то! Состояние можно найти в любых кишках, не обязательно звездных.
После ужина я отправился проведать Молли на шестой этаж. Она злилась на меня, так как я забыл, что это был день Святого Валентина и ничего ей не подарил. Она накричала на меня, и я почувствовал себя виноватым, так как она мне действительно нравилась, и я даже заметил, что она мне часто снится, что, вероятно, означало, что я в нее влюблен, и я точно обожал заниматься с ней любовью, так как она до сих пор стонала, как мокрая Месопотамка. В теории, мой интерес к ней не изменился, и я все так же видел в ней ученицу Св. Месопотамской Старшей Школы в короткой юбочке, марширующей на параде, и раскидывающей ноги в разные стороны, и мастурбирующей самым длинным жезлом, вызывая эрекцю у слабоумных легионеров, выстроившихся на пути парада, но меня задолбали в Городе Гомеров и моя сексуальная энергия пошла на спад. Я знал, что трахаюсь с ней частично для того, чтобы убедиться, что живу, и неприятная мысль приходила мне в голову, что, по логике, если я с ней особо не трахаюсь, не значит ли это, что я прекратил жить? Я слушал, как она говорит мне о том, что я стал скучный и тридцатилетний, и я понял, что в некотором смысле я таким и был, так как мне стоило неимоверных усилий выходить под пронизывающий ветер и смертельный холод, чтобы увидеть ее, несмотря на желание и ревность при мысли, что другой парень получает все то масло и мирт, предназначенные мне. Я почувствовал влечение и, видя ее, сексуальную и готовую прямо здесь и сейчас, я положил обе руки на ее сиськи, такие крепкие, подчеркнутые костюмчиком медсестры и обнажил ее светлые лобковые волосы, о которые я потерся носом, затем притянул ее к себе и целовал ее, вспоминая круговые движения ее бедер и губ, и мы возбудились как раньше. Я задавал себе вопрос, куда делась та часть меня, которая была готова совершить усилие и думал, что проведу с ней всю ночь, но она оттолкнула меня и попросила оказать ей услугу и осмотреть пациента с агонизирующим дыханием.
— Агонизирующее дыхание означает смерть. Он должен умереть?
— Я не уверена. У него миелома в терминальной стадии, почечная недостаточность, и он уже несколько недель в коме, но доктор Поцель так и не обсудил ситуацию с семьей и непонятно, продолжать ли диализ и когда он должен умереть. Это не имеет никакого смысла.
Я пошел его осмотреть. Это было слишком. Молодой мужчина, серый и умирающий, насыщающий своим дыханием комнату запахом мочевины. Его дыхательные центры были поражены и дышал он, скорее, как выброшенная на берег рыба. Я вернулся к Молли и сказал:
— Он умрет минут через пятнадцать. Ты уверена, что он не испытывает боли?
— Нет. Рант всю ночь давал ему морфий.
— Хорошо. — Меня затопило чувством, так как мы были молоды и не умирали, но, все-таки, в один день умрем, заполенные, если повезет, под завязку морфием, и я сказал: — Задерни его занавеску, родная, и давай поговорим.
Божий Дом считал невозможным дать неизлечимо больному молодому пациенту умереть в мире и без боли. Хотя и Поцель, и Рант согласились дать Человеку с Агональным Дыханием умереть этой ночью, консультант-нефролог, искусный Слерпер по имени Мики, бывший футбольной звездой в колледже, осмотрел пациента, завопил и срочно вызвал Ранта. Мики с пеной у рта бесился, что его «случай» умирает. Я упомянул о раке кости в конечной стадии, на что он ответил: «Да, но мы поставили шунт для диализа за восемь тысяч и каждые три дня диализная команда приводит показатели его крови в совершенство». Я понял, что дальнейшее будет омерзительно, и ушел. Рант выскочил из лифта, закипая, и побежал по длинному коридору, стетоскоп болтался как слоновий хобот. Я думал о костях, изъеденных миеломой до состояния хрупкости, напоминающей рисовые хлопья. Через несколько минут Человек с Агональным Дыханием даст остановку сердца. Если Мики решит начать закрытый массаж, кости грудной клетки превратятся в пыль. Даже Мики, принявший философию Легго всегда делать все для каждого пациента, не решится объявить остановку сердца.
Мики объявил остановку сердца. Терны и резиденты со всего Дома помчались в палату, чтобы спасти Человека с Агональным Дыханием от легкой и безболезненной смерти. Я вошел в комнату и увидел даже большую мерзость, чем ожидал: Мики делал закрытый массаж и можно было слышать, как хрупкие кости трескались и ломались под его сильными мясистыми лапами, индус-анестезиолог, качающий кислородный мешок, смотрел на происходящее с сочувствием и состраданием, возможно, думая о мертвых бродягах, собираемых, как мусор на рассвете в Бомбее; Молли плакала, пытаясь выполнять распоряжения, а Рант орал: «Прекратите, не спасайте его!», и Мики, ломая кости, вопил: «Пошли все вон! Каждые три дня его показатели идеальны!»
Но главная мерзость началась, когда Говард с трубкой, зажатой в зубах, вбежал в комнату и с нервной улыбкой решил стать главным, и, как терн в книжке «Как я спас мир, не запачкав халата» завопил: «Нужно поставить большую вену этому парню, немедленно!», схватил здоровенную иглу, увидел пульсирующий сосуд, который оказался хирургически сконструированным, тщательно оберегаемым шунтом между артерией и веной, гордостью и радостью команды Мики; с глазами светящимися от радостного возбуждения интерна, Говард вонзил иглу, уничтожая навсегда идеальные показатели крови каждые три дня. Когда Мики это увидел, он прекратил ломать кости, глаза налились яростью опорного защитника, и он слетел с катушек, вопя: «Мой шунт! Ты — ублюдок, это мой шунт! Восемь тысяч, чтобы его создать, и ты его уничтожил!» Я решил, что с меня хватит, и свалил, думая, что хотя бы на этом все закончится, и они не переведут Человека с Агональным Дыханием и Сломанными Костями в БИТ.