Божья коровка 2

Дроздов Анатолий Федорович

Прощаясь, Григорьянц ему сказала:

— Позвоню, как будут новости. Ты мне тоже сообщай.

— Обязательно! — кивнул Борис. — Вы не злитесь на меня, Нерсесовна, молодого, глупого. Ведь я вас люблю…

— Иди уж! — Григорьянц вздохнула. — Герой-любовник…

В квартире Ольга бросилась ему на шею.

— Где ты был так долго? — она принюхалась. — С кем ты пил?

— С артистами отметил выступление, — соврал Борис. О встрече с членами Политбюро и споре с Сусловым, подумав, он решил не говорить.

— Я его тут жду, волнуюсь! — обиделась любимая. — А он там празднует, негодный, —

она вздохнула. — Смотрела ваш концерт. Как ты выступил! Мне папа позвонил, хвалил тебя. Сказал, такого не припомнит, чтобы встал весь зал, даже Политбюро. А потом все вместе пели, даже Брежнев.

— Старался, — вымолвил Борис. — Знаешь, я наверно лягу спать. Устал, как вол на пашне.

— Ты гадкий! — сообщила Ольга. — Я надеялась, расскажешь.

— Завтра. Не сердись, любимая!

Он чмокнул ее в щечку и отправился в ванную. Несмотря на все волнения, уснул он скоро и поднялся поздно. Ольги не было. Записка на столе поведала: уехала в редакцию. Борис позавтракал, нашел припрятанные сигареты, закурил. Ольга не любила, когда он начинал дымить на кухне, и Борис обычно выходил из дома. Но не в этот раз. Курил он редко и обычно не с утра, только в этот раз не удержался. Не успел он сделать три затяжки, как раздалась трель телефонного аппарата. Загасив окурок в пепельнице, Борис прошел в прихожую и снял трубку.

— Алло?

— Здравствуй, Боря, — сказала Григорьянц. — Звоню, как обещала. Новости плохие. Все твои песни снимают из эфира, как по радио, так и на телевидении. Концерт в Кремле хотели повторить, его ведь записали, но об этом даже думать запретили. Упоминать тебя хоть где-то мельком — боже упаси. Понятно?

— Да, — сказал Борис. — Спасибо вам, Нерсесовна.

— Не за что, — она вздохнула. — Держись, Борис! Все пройдет когда-то…

В трубке раздались гудки. Борис прошел на кухню, достал из пачки сигарету, но не успел ее поджечь. Звонок раздался снова.

— Борис Михайлович? — спросила женщина в наушнике. — Беспокоят из отдела кадров редакции «Известий». Необходимо, чтобы вы приехали к нам срочно.

Он поехал. В отделе кадров немолодая женщина предложила ему сесть, а затем сказала:

— Тут выяснилось, что вас приняли на работу по ошибке. У вас ведь нет диплома об окончании художественного института?

— Нет, — подтвердил Борис.

— Без образования быть художником в редакции нельзя, — сказала кадровик.

— Вы это только разглядели? — он криво усмехнулся.

— Бывает, — она смотрела в стол. — Будет лучше, если вы напишете заявление об увольнении сегодняшним числом. Иначе — по статье.

— Понятно, — он кивнул. — Давайте ручку и бумагу…

Не прошло и часа, как Борис вышел из редакции. В его кармане лежала трудовая книжка, а кошелек пополнился купюрами — расчет с уволенным произвели мгновенно, наверное, чтоб не передумал. Борис не собирался. Бог с ней, редакцией! Денег ему хватит: на сберкнижку поступили отчисления от песен. Пусть эту речку перекрыли, но на счету скопилось много — пару лет он проживет безбедно. А дальше видно будет…

Едва вернулся под родную крышу — опять звонок.

— Борис Михайлович, из института беспокоят. Декан Петрищев, Лолий Аристархович. Тут такое дело… — собеседник в трубке явно чувствовал себя неловко. — Нам

велели… — он вздохнул. — Будет лучше, если вы приедете и напишите заявление об отчислении вас из института.

— А если откажусь? — спросил Борис.

— Не сдадите сессию, — сообщил декан. — Все равно отчислят. А так вам будет легче куда-нибудь перевестись…

В голосе декана читалось, что в перевод он не верит, но спорить с ним Борис не стал. Буркнул: «Отчисляйте сами!» и бросил трубку. Подумав, он достал из бара бутылку коньяка, отнес ее на кухню, где открыл и наполнил стакан… Он допивал второй, когда из прихожей послышался звук отпираемого ключом замка. Спустя мгновение в кухне появилась Ольга. Встав за порогом, любимая вздохнула. Несколько мгновений они молчали. Борис смотрел на Ольгу. Глаза заплаканы, вид виноватый, и тот мужик, который в нем сидел, все сразу понял.

— Уходишь от меня?

— Как ты догадался? — удивилась Ольга.

— Элементарно, — он извлек из пачки сигарету. — Из редакции меня поперли, из института тоже. Песни запретили. Осталась лишь любимая, но они и здесь подсуетились.

— Ты не понимаешь! — выкрикнула Ольга. — Мама говорит, что ты придурок, папа — что больше не поднимешься. Растопчут и отправят на помойку. И меня с тобой. Это крах всего!

— Поэтому меня и нужно бросить? Все забыть, что между нами было? Черт с ним, институтом и работой! Выстоим, пробьемся. Не такое люди переживали. Главное, мы будем вместе.

— Борис, не надо! — Ольга всхлипнула. — Я тебя люблю! Но папа рассказал мне все… Да как ты мог! Ругаться с Сусловым… Ты обо мне подумал?

— Никогда не забывал, — он чиркнул спичкой и пыхнул дымом. — Считал, что у меня есть близкий человек, который будет рядом и в беде, и радости. Но я в тебе ошибся. Когда-то жены декабристов последовали за мужьями в каторгу…

— Ты не декабрист! — зло выплюнула Ольга. — Дурак самовлюбленный!

— Дурак, согласен, — Борис кивнул. — Ладно, собирайся. Но вещи выносить я помогать не стану.

— Сама управлюсь! — сообщила Ольга. — Со мной машина, на площадке ждет водитель.

Она ушла.

— Скатертью дорога! — отсалютовал ей стаканом Борис.

Он просидел на кухне, пока в прихожей не захлопнулась входная дверь. Тогда он встал и вышел в зал. Здесь всюду наблюдались последствия поспешных сборов. Распахнутые дверцы шкафа, выдвинутые ящики секции. На столе лежал оставленный Ольгой ключ от квартиры. Он аккуратно все закрыл, затем перешел в спальню и навел порядок там. Вернувшись в кухню, наполнил коньяком стакан, опустошив бутылку. Душа саднила. Хрен с ними — песнями, работой и учебой! Но Ольга… Сломали девочку, не устояла. А он считал, что у них любовь…

— Что, Божья Коровка? — спросил, подняв стакан перед собой. — Тебя опасно трогать? Ты грозный, да? Склевали, даже не поморщившись. С чего ты взял, что можешь изменить историю? Букашка… Ведь монах сказал, что должен выдержать испытание мирскою славой. А ты сумел? Крутился, угождал начальству, воровал чужие песни… И сильно это помогло? Мудак…

Опорожнив стакан, он сел за стол и закурил. Коньяк подействовал — веки стали опускаться. Загасив окурок, Борис поднялся и потащился в спальню. Там рухнул на постель как был, в одежде, и забылся.