Божья коровка 2
Шрифт:
К солистам подключились хоры:
От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей Человек проходит, как хозяин Необъятной Родины своей! Следом запел и зал: Всюду жизнь и вольно, и широко, ТочноРежиссер сообразил и дал команду. Камеры у сцены развернулись к залу. Многомиллионная аудитория Советского Союза, приникнув к экранам телевизоров, потрясенно наблюдала как с артистами в едином порыве поют руководители страны, генералы, маршалы, седые ветераны с орденами на пиджаках. Камеры выхватывали их лица, вдохновенные и радостные. Пели победители, граждане великого Союза, отстоявшие свою страну в смертельной схватке с самой мощной армией Европы и повергнувшие нацистские знамена на брусчатку Красной площади. И теперь они как будто говорили миру: «Мы все помним, не забыли. Только попытайтесь сунуться к нам снова! За свою страну порвем на лоскуты…»
Над страной весенний ветер веет, С каждым днем все радостнее жить, И никто на свете не умеет Лучше нас смеяться и любить…Чувство единения захватило тысячи людей, заполнивших зал дворца. И Борис, не удержавшись, раскинул руки, обняв Магомаева с Кобзоном. И они не отстранились, продолжая петь. Когда музыка затихла, зал взорвался длительной овацией. Хлопали артистам и себе, пока занавес не разъединил их.
— Черт! — воскликнул Магомаев, отойдя от микрофона. — Никогда такого не видал. Ты заметил: Брежнев с нами пел? — спросил Бориса.
Тот кивнул и улыбнулся.
— Теперь ты будешь выступать в Кремле всегда, — сказал ему Кобзон.
Борис в ответ развел руками. Артисты потекли со сцены, и певцы отправились за ними. За кулисами Бориса отозвала Григорьянц.
— Это было мощно, — сказала, стирая влагу с щек. — Только теперь нас или похвалят, или сильно отругают.
— Отругают-то за что? — спросил Борис.
— Ты заставил зал подняться, — вздохнула Григорьянц. — И Политбюро в полном составе. А вот это им, скорей всего, не очень-то понравилось.
— Я ж не специально, — Борис пожал плечами.
— Для таких людей не оправдание, — отмахнулась Григорьянц. — Слышал бы ты себя во время исполнения! С репетициями не сравнить. Что с тобой случилось, Боря? Как ты пел! Мы тут просто обомлели. До глубин души пробрало.
— Накатило вдруг, — сказал Борис, смутившись.
Григорьянц, похоже, собиралась продолжать, только тут внезапно к ним приблизился мужчина — молодой, плечистый и подтянутый. Выправка видна невооруженным взглядом, но одет в костюм, белая рубашка, галстук.
— Следуйте за мной, — сказал Борису незнакомец.
— Куда? — он удивился.
— Там узнаете, — сказал мужчина. — Прошу.
Тон, которым это
Глава 15
Молчаливый спутник в штатском коридорами проводил Бориса к небольшому залу. Там по сторонам красивой и широкой двери стояли два таких же молодца. Охранник обменялся с ними взглядами и, оставив им Бориса для присмотра, тенью проскользнул за дверь. Пока он выяснял там обстановку, в зал вкатили несколько тележек с супницами и судками. Их толкали женщины в белых передниках и в таких же кокошниках на головах. Подкатив свой груз к дверям, они остановились. Двое в штатском, ловко поднимая крышки супниц и судков, быстро осмотрели содержимое и дали знак везти еду за дверь.
В этот миг Борис сообразил, к кому его позвали и что происходит там, за дверью. Охренеть — не встать! Чтоб какого-то певца притащили к руководству СССР… Для чего? Явно не расстреливать — прямо здесь, в банкетном зале, на глазах кремлевских небожителей… Сочинить такое даже либерасты, те, которые в его прошлой жизни люто ненавидели «совок», не додумались. И еще он ощутил, как забурчало в животе. Он не ел с полудня, перед выступлением ему и не хотелось, но сейчас почувствовал зверский голод. А всему причиной бдительность охраны. Их контроль судков и супниц наполнил помещение умопомрачительными запахами.
Из-за двери выскользнул охранник.
— Примут! — сообщил Борису и строго добавил: — Вести себя прилично. Самому разговор не начинать, ждать, пока спросят. Пригласят к столу — садитесь, нет — на месте оставайтесь. За столом держать себя достойно. Пить умеренно, едой не увлекаться. Есть мало, по кусочку. А не то вдруг спросят вас о чем-то, а рот едой забит… Вам понятно?
— Да, — сказал Борис.
— Заходите!
За порогом Борис встал и осмотрелся. Перед ним развернулся просторный зал, а в шагах пяти находился накрытый белоснежной скатертью стол в форме буквы «П». За столом знакомые лица персон, чьи портреты граждане несут на демонстрациях. В центре перекладины буквы «П» восседает Леонид Ильич, с обеих сторон от него — Подгорный с Сусловым и остальные. Кто-то ест, Суслов что-то говорит генсеку. Брежнев слушает, кивая головой.
Появление Бориса заметили не сразу. Первым разглядел его генсек.
— А-а, вот и певец, — объявил он вслух. — Подойди, герой.
По его голосу понятно было, что генсек с товарищами праздник уже начал отмечать, накатив на грудь не менее стакана. Борис приблизился.
— Вот кто заставил всех нас встать, — Брежнев погрозил Борису пальцем и внезапно рассмеялся. — Молодец, Коровка! Душевно пел, растрогал до слез. Так и нужно исполнять. Только, думаю, Магомаев спел бы эту песню лучше.
— Он и будет ее дальше петь, — сказал Борис. — Просто в этот раз организаторы поставили меня. Посчитали, наверное, что Герой Советского Союза на таком концерте будет к месту. Ни по голосу, ни по музыкальному таланту с Магомаевым сравнить меня нельзя.
— Скромный! — Брежнев хмыкнул. — Но старался, и не только на концерте. Книгу написал хорошую, рисунки там душевные. Молодец! Спасибо.
— Вам спасибо, Леонид Ильич, — поспешил Борис. — За квартиру и поддержку.
— Заслужил, — генсек махнул рукой. — Все бы так старались отработать. А не то им дашь, чего попросят, а потом отдачи не дождешься. Лишь болтать горазды… Ты присядь, герой, выпей с ветеранами.