БП
Шрифт:
– Ты об этом еще пожалеешь…
Оборачиваюсь и пристально смотрю в глаза, где видна плохо скрываемая злоба. Тебе, блин, сейчас мозги вправить, или потом, при случае?.. Или сразу пристрелить, чтобы не мучился обеспеченной старостью?..
Кавалькада из десятка пролеток, возглавляемая автомобилями Великих княжон и их свиты, убывает на вокзал. Но прежде Ольга Николаевна передает мне обязательное к исполнению приглашение на чаепитие завтра в 17.00, мотивируя тем, что «мамА» давно хотела познакомиться с героем, спасшим ее дочурку.
По дороге домой Александр Иванович размышлял о сегодняшних событиях, логически оценивая всё произошедшее как с отрицательной, так и с положительной стороны. Но, все-таки, какая-то мелкая деталь, оставшаяся вне его внимания, не
В тот момент, когда была упущена инициатива, Гучков, почти потеряв контроль над собой, набрал в легкие побольше воздуха, дабы начальственным рыком поставить на место этого бог знает, что возомнившего о себе офицеришку, и тем самым мгновенно восстановить в глазах толпы и своей «свиты» несколько пошатнувшийся авторитет. Но инстинкт самосохранения, который не раз выручал его во всех жизненных перипетиях, помимо воли сдержал на языке приготовленную гневную тираду. А память услужливо подкинула воспоминания давно минувших дней…
Очень давно, еще во время англо-бурской войны, Александр Иванович видел такие взгляды. Также равнодушно, и с таким же прищуром бурские стрелки смотрели на англичан, выбирая в какое именно место всадить пулю. И с точно такие же глаза были сегодня у этого штабс-капитана…
Гучков энергично помотал головой, отгоняя и сегодняшнее видение, и воспоминания из далекого прошлого, и устроился поудобней на сидении. Да, с этим Гуровым надо срочно что-то решать…
Учитывая, что как-то невежливо будет опаздывать на чашку чая к августейшим особам, пришлось приехать в Царское Село с хорошим запасом времени. Который трачу на то, чтобы, не торопясь прогуляться сначала по Бульварной, затем по Церковной улицам, на указанном перекрестке повернуть направо и очень быстро оказаться возле изящной чугунной ограды, отделяющей место обитания царской семьи от остального мира. По пути глазею по сторонам и прикидываю, в каком доме сейчас мог бы жить, если бы тогда согласился на перевод в лейб-конвой. Учитывая, что с переездом потерял бы всякую свободу действий и стал бы одним из бесконечных «маленьких винтиков большого механизма», пришел к выводу, что ни один из особняков мне не нравится.
У ажурных ворот красивого чугунного литья, которыми заканчивается дорога, меня опускают с небес на землю. Весь насквозь официальный гвардии поручик узнает цель прибытия, просит предъявить удостоверение и, вытеснив из традиционной черно-бело-полосатой будки молодцеватого унтера с винтовкой, связывается с кем-то по телефону. Ну, это нам до боли знакомо – КПП, пропускной режим, и всё остальное в том же духе…
Закончив разговор, поручик возвращает мой документ и холодно-корректным тоном предлагает подождать сопровождающего. Пока меряю шагами пространство перед воротами, вспоминаю пересказанный доктором Голубевым вариант посещения царского дворца Алексеем Максимовичем Пешковым-Горьким, и невольно улыбаюсь той нелепице, которую довелось тогда услышать. Ладно, если бы смешно было, проскочило бы за анекдот, а так… Очень похоже на либералистические фантазии про кровавую гэбню и стопяцьсотмильёнов лично замученных.
Унтер, стоящий в будке, видя мою улыбку вкупе с задумчивым взглядом, направленным куда-то в район его живота, старается незаметно оглядеть себя на предмет нарушения формы одежды, и, не найдя ничего предосудительного, сурово сдвинув брови, еще пристальней контролирует мои телодвижения… Наконец-то возле ворот появляется мой персональный «конвой» – ефрейтор, который и сопровождает меня до самого дворца, отстав на пару шагов. То ли, как и положено нижнему чину, то ли грамотно сопровождая подозреваемого… Да ну его нафиг!.. Что за мысли дурные лезут? Горьким впечатлился, что ли?..
На входе конвоир передает меня офицеру внутреннего поста и незаметно исчезает. Очередной гвардии поручик нейтральным тоном сообщает, что огнестрельное оружие полагается сдавать. Ну, да не вопрос! Достаю из кобуры и передаю рукоятью вперед наган, потому, как посчитал, что любимый люгер здесь, во дворце могут неправильно понять разные придворные чины. По этой же причине не брал с собой и «оборотня», – во избежание всяких там недоразумений с бдительной не в меру охраной. Лейб-гвардеец, улыбаясь уголками рта и пряча за этой гримасой свое столичное превосходство перед провинциальностью приехавшего фронтовика, оказывает дружескую услугу:
– Если желаете, господин штабс-капитан, можете оставить и свою шашку. Сие вовсе не обязательно, но Вы же приглашены на чаепитие, и она здорово может Вам мешать.
Действительно, за столом сидеть будет не совсем удобно, поэтому отстегиваю ножны от поясного ремня и передаю «Анну Георгиевну» поручику, который подчеркнуто-бережно убирает ее в то же отделение шкафчика, что и наган, сделав об этом пометку в своей тетради. Затем, считая свой долг выполненным, вызывает дежурного скорохода, который должен быть моим гидом. Молодой человек, всем своим видом показывающий важность порученного ему дела, ведет меня длинным коридором, вежливо инструктируя при этом о правилах приличного поведения за столом в присутствии августейших особ, цитируя почти один в один Петровское «Юности честное зерцало». Блин, после таких разговоров и кусок в горло не полезет! Идите нафиг, в гробу я видел всех вас с этими церемониями, не надо мне вашего чая!..
Пока, как самовар, закипаю, скороход передает меня, будто бандероль, следующему халдею по имени «камер-фурьер». Пока тот записывает мои данные в какой-то журнал и еще раз инструктирует в стиле анекдота про чукчу в космическом корабле, типа, «это не трогай, то не бери», оглядываю себя со всех сторон в очень кстати висящем на стене зеркале, после чего этот самый фурьер заводит меня в Императорскую Приемную, где и будет все происходить. Где я тут же попадаю под надзор еще одного дворцового служителя, большого бородатого дядьки в чем-то богато расшитом золотым шитьем. Наверное, такой прикид называется ливреей, А сам дядька – лейб-лакеем, или как-нибудь еще. Стоит настолько неподвижно, что сперва принял его за чучело, только вот последние не умеют моргать и чуть заметно снисходительно улыбаться. Ладно, оглядываемся по сторонам и делаем вид, что мы – в музее…
Большая комната, стены отделаны в человеческий рост дубовыми панелями, поверх которых идет полка с расписанными деревянными тарелками, красиво оформленными бокалами, даже какой-то рог в серебряной оправе наличествует. С ними соседствуют картины на стенах, два пейзажа на крестьянскую тему… О, а вот и батальный сюжет. Немцы по снегу пытаются установить рекорд скорости в командном многоборье для упряжки с орудием, а наши им помогают штыками, да еще и на заднем плане большая группа поддержки верхами несется с шашками наголо… В углу слева от входа – большой камин, рядом стоят какие-то прибамбасы для его обслуживания, стилизованные под винтовки, составленные в кОзлы, с потолка на массивной цепи свисает большая, скорее всего, бронзовая люстра. Посередине комнаты стоит накрытый для чаепития стол. Белая с золотом скатерть, такие же салфетки, расставленный в идеальном порядке сервиз, всякие тоненькие, аж боязно в руки взять, фарфоровые блюдечки, тарелочки, чашечки с изящной росписью, вазочки с печеньем и джемом, два небольших блюда. Одно с пирожными, другое – со сдобой…
Звук открывающейся двери заставляет обернуться. Тот же камер-фурьер вводит в комнату какого-то молодого солдатика в новенькой, с иголочки, форме. Русые волосы, голубые глаза, в данный момент совсем ошалевшие, широковатый для тонкой шеи воротник… Лицо знакомое, где-то я его уже видел… Стоп!.. Видел, но гораздо позже, на фотографии в школьном учебнике!.. Или – не он?.. А вот сейчас и проверим…
Подхожу к бойцу, который уже выходит из ступора и, видимо, приняв меня за какое-то начальство, набирает в легкие воздуха, чтобы поздороваться по-военному. Машу ему рукой, чтобы не орал, никому здесь вопли в стиле «Здравия желаю, Ваше благородие!» не нужны.