Брабантские сказки
Шрифт:
Она целомудренно отвечала на его поцелуи. Наконец высвободилась из его объятий.
— Теперь, — произнесла она, — вы должны уйти, друг мой. Скоро навалит снегу, и я не хочу, чтобы вы возвращались по колено в сугробах.
— Уже, — огорчился он.
— И сию секунду, — ответила она.
— До свиданья, Луиза, — сказал Христосик, он уходил смущенный.
— До свидания, Христосик, — отвечала Луиза с насмешливой нежностью.
Христосик переступил порог фермы, сделал три шага и вернулся.
— Знай же, ты, — сказал он, — что ты прекрасна как святая Женевьева.
— Это из-за тебя, — ответила она, — да иди же наконец спать, это уж поздоровее для тебя будет, чем тут любезности мне расточать.
Она заперла дверь. Христосик направился к себе домой.
— Вот смех-то, — говорил он себе, с каждым шагом все глубже увязая в снегу, — что ж это стряслось с моим телом: я хочу одновременно плакать, смеяться и петь и порхаю, точно объевшийся винограду дрозд.
Придя к себе, он бросился в постель, но так и не смог заснуть.
X
Каждый день Христосик приходил повидаться с Луизой, настаивая, чтобы она сказала братьям, что он жаждет вступить с нею в брачный союз. Луиза не пошла на это, ведь она-то хотела сперва окончательно убедиться, что ее возлюбленный любит ее.
Прошло два месяца. В первые весенние деньки Луиза отправилась за покупками в город; трое братьев Годен остались дома и сидели у очага. Франсуа обхватил колено руками; Николя за верстаком расщеплял толстый сучок на мелкие хворостинки, чтобы было чем связывать вязанки. Жан стоял, сложив руки за спиной, насупленный и мрачный, он курил и, казалось, думал только о затейливых клубах дыма, выплывавших из массивной головки его коротенькой трубки, — его взгляд внимательно следил за ними. Через некоторое время три брата заговорили о Луизе, и их разговор перебивал разве что монотонный и Нескончаемый хруст, с которым ломались один за другим деревянные сучки на коленях у великана Николя.
— Вот умора, — говорил Франсуа, — ну и умора, ведь с тех пор, как этот фламандец сюда шастает, Луиза день ото дня хорошеет.
— Да, — отозвался Николя, — и лицом вроде посветлела.
— И взгляд поживей, чем был.
— Щеки округлились.
— Теперь она опять как молодая.
— К нам ласковее стала, — сказал Жан.
— Суп еще лучше готовит.
— И хлеб вкуснее печет.
— И на ферме стало все как надо.
— Куры-то у нее еще больше жиреют.
— Да я знаю отчего, им никогда столько овса не насыпали.
— Голос стал какой нежный, — заметил Жан.
— Это она замуж собралась, — сказал Франсуа.
— Точно, — торжествующе произнес Николя, продолжая ломать сучки, — и что ты теперь скажешь, наш Жан-умник, когда я разглядел в этом фламандце мужа Луизы, был я простофилей? Прав я был или не прав? В какую сторону сейчас дует ветерок?
— В сторону свадебки, — подтвердил Франсуа, — это уж конечно.
— Надеюсь, — мрачно отозвался Жан.
Христосик часто наведывался к своей избраннице.
Иногда Луиза с иронической встревоженностью осведомлялась у него, нет ли каких новостей с запахом, как у букета фиалок. Она ревновала к тому идеальному образу, о котором Христосик в минуту воодушевления страстно поведал ей, не преминув добавить, что она всем на этот идеал похожа.
И все-таки Луиза сомневалась в правдивости его умиротворяющих слов. Ее страшило, что слишком живое и иногда капризное воображение Христосика может быть опасным для их будущего счастья; она хотела видеть его чуть менее скульптором, гораздо более плотником: она не осмеливалась высказать этого со всей ясностью, но ее мучило смутное предчувствие, что в один прекрасный день Христосик может встретить в городе или где-нибудь неподалеку ту, что покажется ему больше похожей на его идеал и, главное, помоложе ее, а тогда уж… но ведь, успокаивала она себя, Христосик человек порядочный и не захочет меня обмануть.
XI
Как-то в апрельский понедельник Христосик отправился в Брюссель с намерением купить рябиновой древесины для нового ларчика, который должен был стать настоящим шедевром; заказчик обещал не скупиться.
Задумавшись, Христосик спустился по улице Магдалины. Про себя он рассуждал так: «Этот ларчик я сделаю таким-то и таким-то манером, один серебряный орнамент положу тут, а другой там; ведь нужно сделать вещь и внушительную, и затейливую; на крышке вырежу цветочки и букашек, по бокам стебельки диковинных трав. Проработаю всю ночь, быстро закончу, а вырученные деньги пойдут на подвенечное платье Луизе».
Вдруг, свернув на улицу де ля Монтань, он увидел, как прямо ему навстречу шествует, словно гордо бахвалясь красотой, обворожительное создание. Очарованный, он стал столбом, глядя на этот высокий и чистый лоб, облик, одновременно простодушный и сладострастный, нежные и ласковые черные глаза, свежий, как роза, ротик, на который, казалось, сам Бог положил улыбку; из широкого рукава черного бархатного пальто виднелась белая и пухлая ручка, заставляющая мысленно дорисовывать контуры всего остального, такие божественные, что перед ними померкли бы даже округлости святых дев самого Мурильо, поэта форм. Одна рука дамы была в лиловой перчатке, а другая, белоснежная и крохотная, держала преогромный букет фиалок. Ее черную бархатную шляпу украшали ленты цвета анютиных глазок; повсюду цвели фиалки, своей нежной скромностью оттеняя восхитительное сияние ее красоты.
Это была она, она самая, его идеал, искомый, лелеемый; Христосик стоял, онемев от изумления и восхищения. Дама улыбнулась столь простодушному и непосредственному обожанию.
XII
Оба стояли на тротуаре, с полминуты глядя прямо друг на друга. У Христосика словно помутилось в глазах: внутри все закипело, голова закружилась и мозг будто ошпарил пламенный поток мыслей. Он вообразил себя перенесенным в покои дамы; он как будто шел следом за ней, ступая по ковру, который был еще пушистее, чем представлялось ему в мечтах; на стенах сверкали всевозможные роскошные и модные безделушки; такие же лежали на этажерках, украшали мраморные камины и отражались в бесчисленных зеркалах, обрамленных матово поблескивавшим золотом. Он видел себя там, среди шикарно одетых мужчин и дам, сплошь таких же красавиц, как она сама. Она кокетничала, насмехаясь над ним, а он не мог стереть с лица смуглый загар, а с жилистых рук — мозоли. Он чувствовал, как его задевают оскорбительно-вежливые взгляды, как раздражают реплики с двойным смыслом, ответить на которые подобающе он не способен; лицемерная елейность и благодушие речей причиняли ему сильную душевную боль. Ему захотелось прирезать всех этих денди, тогда бы он не казался их женушкам таким недотепой, (б один миг в нем пробудилось сразу все дурное: тщеславие, неуместная гордыня, жажда суетного успеха обузили его душу и сжали ее будто в тисках. Счастливый трудяга, беспечный, простой и добрый, превратился в светского хлыща, лицемерного притвору. И в этот миг он страдал так, как еще никогда не страдал.
Он так и стоял столбом на тротуаре, ничего не видя, ничего не слыша, погруженный в мечту, полный восторга.
— Извольте посторониться, мужичье! — вдруг произнес насмешливый голос красавчика лакея..
Христосик обернулся и увидел слугу в голубой, расшитой золотом ливрее.
Машинально он отступил, пропуская слугу, потер глаза, как будто его только что разбудили, отряхнулся и не пришел в себя до тех пор, пока не потерял из виду даму, которая с гордым достоинством удалялась, поддерживая руками широкие складки своего шелкового платья.