Бракованные

Манило Лина

– Зачем пришел? – спрашиваю настороженно, а Паша опускает взгляд и смотрит на носки своих ботинок.

Я тоже смотрю, но ничего примечательного в них нет – ботинки как ботинки, чистые очень.

– Оль, – Паша мнется, но моя подруга решительно качает головой.

– После того, что ты учинил в баре, я с тобой Аришу ни на секунду не оставлю. Я пошла тебе навстречу, но большего не проси!

Оля становится рядом, плечом к плечу и складывает руки на груди, будто мой личный цербер. Пашка, набычившись, смотрит на

нее, пытается взглядом в дугу согнуть, но Олю так просто не сломать. А мне вдруг резко надоедает этот цирк.

– Оль, правда, пойди кофе купи, – раздраженно вздыхаю, а букет в моих руках вдруг очень тяжелым становится.

Вокруг воцаряется тишина, на нас смотрят, кажется, все, и чужие взгляды жгут почище искр от костра. Терпеть не могу быть в центре внимания.

– Ладно уж. Но смотри мне! Если я только узнаю…

– Оля, блин, иди уже! – теряю терпение, и подругу ветром сносит.

– Арина, я…

– За что тебя избили? Ты… плохо выглядишь. Надо было в больницу.

– Ой, ладно тебе. Ну, получил разок в морду. С кем не бывает? За дело получил.

Паша изо всех сил пытается казаться беспечным, но получается плохо. Заплывшие глазки бегают, нижняя губа трясется, словно Соловьев вот-вот разрыдается. Светло-русые волосы взъерошены на затылке, будто Паша трепал их без устали.

– Зачем ты мне букет купил? Что, на трезвую голову обезьяна уже не кажется такой уродливой?

Паша морщится, будто бы я ударила его ногой в живот, а я опускаю руку с зажатым в ней букетом.

– Арина, я не знаю, что в тот день случилось. У меня будто бы башка отключилась, глупости городил. Даже не помню ничего, веришь?

– Надо меньше пить.

– И это тоже, – кривит губы в фальшивой улыбке. – Но я все осознал! Арина, я все осознал и прошу у тебя прощения. Искренне и от души. Хочешь, на колени встану? Нет, правда, хочешь? Скажи только, я все сделаю, чтобы прощение твое заслужить!

Соловьев действительно готов рухнуть на колени, опозориться при всех. Ситуация становится вовсе гротескной, и от этого неуютно. Во мне все крепче желание развернуться и уйти, но врожденная вежливость и воспитание держат на месте.

– Не будь идиотом, – зло шиплю, и Соловьев остается на полусогнутых. – Мне и пламенные извинения твои не нужны. Что ты вообще устроил?

– Я просто хочу, чтобы ты знала: я никогда не думал о тебе так, – смотрит на меня с надеждой и чуть ли не руки в молельном жесте складывает.

– Что ты все оборачиваешься? – спрашиваю, глядя на муки Соловьева. Такое ощущение, что кто-то стоит за его спиной с нагайкой и рассекает воздух над ухом, заставляя несчастного Пашу извиняться. – Никогда не думала, что ты такой дерганый.

– Арина, ты ведь… даже симпатичная. Ну, неплохо выглядишь. Нестрашная, в смысле.

Сквозь синь гематом пробивается краснота смущения – Паша отчаянно не может подобрать слова,

чтобы снова меня не обидеть. Хватит! С меня довольно. Я поднимаю букет и впихиваю его обратно Соловьеву. Не надо было вообще его брать, но спишем глупый поступок на шок и «радость» встречи.

– Держи-держи, они, наверное, целое состояние стоят.

– Но это же тебе, – хлопает короткими прямыми ресницами, становясь похожим на обиженного ребенка.

– Не мучайся и подари цветочки кому-то другому. Кому они нужны, а я обойдусь.

– Арина, ты меня неправильно поняла! Я ведь действительно раскаиваюсь, мы же нормально все это время общались, просто Ритка… она такая стерва. Накрутила меня тем вечером, я сам не понял, как ляпнул то… слово.

– «Обезьяна»? А как дурой меня обозвал помнишь? А как бросился на меня, хотел стукнуть? Паша, что ты от меня хочешь? Зачем тебе мое прощение? Если тебя кто-то заставил, наплюй.

Я разжимаю пальцы, а букет падает у ног Паши. Он удивленно моргает, словно видит меня впервые, а я делаю шаг назад. Господи, хоть бы не расплакаться. Что-то как-то тошнит немного.

– Я просто был пьян, а еще Ритка… она настоящая стерва! Ты не понимаешь, я ведь не такой. Ты должна меня простить!

Последняя фраза выходит особенно визгливой.

– Ты даже не можешь нести ответственность самолично. Ритку приплетаешь. Правильно тебе Овчинников рожу разбил, – бросаю напоследок и, развернувшись, стремительно перебираю ногами, убегаю прочь.

– Козел он! – кричит Паша мне в спину. – Психопат! По нему тюрьма плачет! Пусть радуется, что я ментов на него не натравил.

– Сам ты козел, – бросаю через плечо и стремительно заворачиваю за угол, где чуть было не сталкиваюсь нос к носу с запыхавшейся Ольгой.

– Царева, чуть кофе не перевернула! – возмущается подруга, но тут же сменяет гнев на милость, оценив выражение моего лица. – Так, Ариша, пошли в машину.

Она вручает мне стаканчик с крепчайшим эспрессо без грамма сахара и подбородком указывает в сторону институтской парковки. Она совсем рядом, и уже буквально через минуту мы сидим в теплом салоне и пьем кофе. Молчим. Я такая злая сейчас, что боюсь сорваться на Ольге. Она, конечно, некрасиво поступила, но она не виновата, что Пашка трус и подонок.

– Он снова тебя обзывал?

Качаю головой, смотрю в окно, грею руки о стаканчик. Кофе из автомата – та еще гадость, но сейчас я согласна пить его литрами, лишь бы перебить привкус отвращения на корне языка.

– Оля, никогда так больше не делай, а то поссоримся.

– Да-да, я поняла… прости еще раз. Просто он казался искренним… ну, когда звонил. Я подумала, что, может, он действительно все осознал. Неплохой же пацан.

– Ага, неплохой, – криво улыбаюсь и делаю глоток кофе, глядя как Анька Никифорова целуется с симпатичным первокурсником.