Бракованные
Шрифт:
– Не смотри туда, не смотри! – Юрка пытается удержать меня, только куда ему со мной справиться?
– Пусти, – ору, стараясь перекричать толпу, взбудораженную произошедшим на трассе. – Да пусти же ты!
Где во мне эта злость берется? Где силы находятся оттолкнуть здорового крепкого парня и перемахнуть через парапет? Вроде бы меня пытаются остановить, но я не понимаю кто. Это неважно. Важно увидеть Мирослава, узнать, что с ним. Почему он не выходит из разбитой машины? Почему?!
– Арина, стой! – орет кто-то, до боли знакомый, но я бегу, ломая ноги, туда, где
Вокруг люди, люди… их так много, мне совсем незнакомых. Они мешают пройти к машинам. Распихиваю неудачно подвернувшихся на пути, мешающих, совершенно молча протискиваюсь вперед, потому что мне нужно, мне жизненно необходимо увидеть все своими глазами. Вдруг становится страшно. Страшно осознать, что на самом деле могло произойти. Мысли бессвязные, горькие и противные, от них неуютно, а сердце будто бы совсем не бьется. Его нет во мне, оно навечно отдано красивому мальчику, заменившему целый мир. Мальчику, который научил любить мир и смотреть на него не через призму боли и недоверия.
Пахнет сожженными шинами, металлом и грязным снегом, который забился за воротник. Нет, стоп, это снова не о сегодняшнем дне. Я толкаю темноволосую девушку – прости, подруга, – и выхожу вперед. За спиной голоса, перед глазами изувеченная машина Мирослава. Возле нее возится высокий мужик в белом халате поверх кожаной куртки, и я делаю шаг вперед. Всего лишь шаг, но мне потребовалась вся сила воли, чтобы сделать его. Хочется зажмуриться, но вместо этого я сжимаю руки в кулаки, а влажные ладошки ледяные.
– Разойдитесь, – нервничает Белый халат. – Не на что тут смотреть. Хорошо все, проваливайте!
Я снова делаю шаг, не обращая внимания на грозный окрик. Еще шаг, второй, третий. Переставляю ноги, но никак не могу приблизиться.
– Девушка. куда вы? – не унимается мужчина, а я отмахиваюсь от него. – Вам сюда нельзя.
– Можно, – голос звучит жалобно. – Дайте мне посмотреть, пожалуйста.
– Ненормальная, что ли? – хмурится, и я кожей ощущаю его внимательный взгляд.
– Ненормальная, – подтверждаю. Да, сейчас я именно такая, но плевать.
Из машины, разрывая тишину на части, раздается стон. Хриплый, болезненный, но это ведь значит, что Мирослав живой. Замершее в груди сердце делает кульбит, радостно трепещет, и горячие слезы текут по щекам.
– Он живой, – говорю, а мужик хмыкает.
– Куда он денется? Второй тоже в порядке.
Да плевать на второго. Правда, вообще наплевать. Белый халат теряет ко мне всякий интерес, словно рядом меня вовсе нет, и снова наклоняется над открытой дверцей, за которой стонет мой Мирослав.
– Ему же больно, разве вы не понимаете? – вскрикиваю, когда он, как мне кажется, слишком грубо хватает Мирослава за плечо.
Я боюсь смотреть Миру в лицо. Боюсь увидеть раны, кровь, судорожное сокращение мышц из-за боли. Я трусиха! Но ноги несут вперед, и я, сжав крепче кулаки, все-таки делаю последний шаг.
– Мир… – выдыхаю тихонько, и слезы катятся из глаз с новой силой. – Ты живой…
Я пробую эту фразу на вкус снова и снова, катаю ее на языке, наслаждаюсь
– Детка…
Мир силится улыбнуться, но закрывает глаза и снова стонет. Его голова откинута, волосы прилипли ко лбу влажными завитками, а на щеке и скуле красные кровоподтеки.
– Он о руль стукнулся, – поясняет мужчина, видно, осознав, что я никуда не денусь, что со мной придется считаться. Помолчав немного, добавляет: – Скорая уже едет.
Краем глаза замечаю движение у машины Соловьева. Ее «передок» уродливо смят, но сам Паша, похоже, пострадал меньше Мирослава. Злость, масштаба которой не знала до этого момента, заслоняет собой все. Перед глазами падает алая шторка. За считанные секунды я оказываюсь напротив Соловьева, неуклюже хватающегося за открытую дверцу, и со всей дури бью его по лицу. Еще и еще раз, выливая всю ярость на него. Не сразу, но до меня вдруг доходит…
– Ты пьяный! – ошарашенно произношу, отходя на шаг. – Ты выпил? Сколько ты выпил?
Кажется, только сейчас Соловьева накрывает алкогольным туманом. Глаза становятся мутными, взгляд расфокусированным. Если он и понимает хоть что-то, то явно не то, что только что чуть не угробил Мирослава и не убился сам. Я трясу Соловьева за грудки, сыплю проклятиями. Никогда и ни к кому я не испытывала такой ненависти. Этот недочеловек из-за своей трусости и обиды решил, что устроить аварию на нелегальных треках – лучшая идея.
Ему лечиться нужно! Он больной! Черт, Мирослава считают опасным, но он ведь никогда не причинял никому вреда просто так, потому что захотелось. А настоящим уродом оказался тихий алкоголик, который никак не может унять свое ущемленное эго. Я снова кидаюсь вперед, готова разбить лицо Соловьеву, но вдруг чьи-то руки хватают меня поперек живота и оттаскивают в сторону.
– Эй, пострадавший, ты куда полез? – голос Белого халата доносится сквозь шум в ушах, и я вдруг понимаю, кто именно меня держит. Мир. До Соловьева мне уже нет никакого дела. Пусть в вулкан провалится. Ощупываю лицо Мирослава, осторожно касаюсь кровоподтеков, стремительно набухающих на его лице, боюсь причинить новую боль. Но мне нужно знать, что с ним все хорошо. Что он не останется таким, как я – уродливым и больным изнутри.
– Ну-ну, все хорошо, – через силу успокаивает меня, но я чувствую, как слабеет его голос, а руки дрожат. – Жить буду, не бойся.
– Дурак, ты дурак. Убью тебя! Вот скажет врач, что с тобой все хорошо, и сразу убью.
Скорая приезжает быстро, а за ней и полиция. Врачи хлопочут над Мирославом, менты берут показания у свидетелей, а Юрка, невероятно встревоженный, говорит, что вот теперь треки точно закроют.
– Ну и слава богу, – говорю и залезаю в машину скорой помощи, в которой лежит на носилках Мирослав. Он то ли спит, то ли просто отдыхает с закрытыми глазами, а я беру его руку в свою и, поглаживая всю дорогу, обещаю, что обязательно его убью. Сначала зацелую, потом уже прикончу. Мир усмехается и переплетает наши пальцы, а я упираюсь в его руку лбом. Спасибо тебе, Вселенная. Пусть ты криво исполняешь желания, но результат меня устраивает.