Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)
Шрифт:
5. «Показать пример следующим поколениям…»
Через неделю, в феврале, Геббельс уже не питал таких надежд. По словам фон Овена, «министр пришел к выводу, что теперь уже слишком поздно пытаться сыграть на противоречиях между союзниками по коалиции; мы слишком близко подошли к краю бездны. Положение Германии еще никогда не было таким тяжелым, и не осталось никаких возможностей заключить не то что выгодный, но даже и просто приемлемый мир. Нам не остается ничего иного, как погибнуть с честью, показав пример потомкам и убедившись, что мы использовали все возможности для спасения Германии и Европы от большевизации». Мысль об «ужасах большевизации» германская пропаганда продолжала использовать до самого конца войны; видимо, Геббельс
Так Геббельс продолжал развивать избитую тему о противоречиях между союзниками по коалиции, хотя его сердце уже было охвачено отчаянием. Наступление союзников продолжалось, несмотря на все разглагольствования о разногласиях и спорах в их лагере. «Нет ни единой мировой проблемы, — заявлял Геббельс в апреле 1945 года, — по которой между ними существует согласие! Они едины лишь в том, чтобы уничтожить германский рейх, а с ним — и весь немецкий народ; но и здесь они предлагают совершенно разные способы и средства. Каждый из них хотел бы при этом утащить побольше добычи и не делиться ею с другими». Но многие уже не прислушивались к речам «главного пропагандиста». Он и сам это понял, сказав, что теперь «многие сердца колеблются и дрожат; слабые и нестойкие охвачены безразличием; других захлестнули усталость и отчаяние, покорность судьбе». Немцы уже не хотели верить наводящим страх описаниям зверств врагов, но министр пропаганды продолжал стараться: «Вас будут ставить к стенке и убивать выстрелом в затылок, а уцелевших выселят подальше; тех же, кто останется, выкосят голод и притеснения. Все будет плохо, гораздо хуже, чем могут себе представить те, кто решил рискнуть, чтобы остаться и все это увидеть!»
Призывы, запугивания, увещевания завершились проклятиями: сначала в адрес германских военных старшего поколения и так называемой «реакции», а потом и в адрес всего немецкого народа. Выступая на последнем собрании сотрудников своего министерства, на которое пришло всего тридцать человек, Геббельс обвинил всех немцев в трусости: «Что можно сказать о нации, мужчины которой не желают сражаться, даже видя, что их жен тащат в постель. Германский народ побежден! На востоке население бежит от врага, а на западе не дает солдатам сражаться, встречая противника белыми флагами».
Глава 14
Последние месяцы
Со второй половины 1944 года все силы немецкого народа были полностью мобилизованы для ведения тотальной войны. 24 августа Геббельс раскрыл подробности организации этой кампании. Женщины до пятидесяти лет были обязаны трудиться на военных заводах, чтобы освободить здоровых мужчин для отправки на фронт. На всех оборонных предприятиях, в первую очередь — на заводах, производивших вооружение, была введена шестидесятичасовая рабочая неделя. Распоряжением от 18 октября все мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, еще не отправленные на фронт, призывались на службу в народное ополчение — «фольксштурм».
Жизнь населения протекала в рамках строгих ограничений. Частные поездки были практически запрещены; театры закрыты; выпуск журналов сокращен; газеты выходили минимальными тиражами, и те из них, которые осмеливались поместить статью, выражавшую неуверенность в конечной победе или усталость от войны, наказывались огромными штрафами.
К началу зимы 1944 года армии союзников стояли на западной границе Германии и в Северной Италии. Красная армия вышла к Висле. После этого на фронтах установилось временное затишье.
Румыния была потеряна в августе 1944 года, Болгария — в сентябре, Югославия и Греция — в октябре. Только в Венгрии немецкие войска оставались до 1945 года. 16 декабря 1944 года началось контрнаступление германских армий в Арденнах, имевшее конечной целью овладение Антверпеном. Для его проведения были сняты дивизии с других фронтов, но после некоторых начальных успехов наступление было остановлено союзниками уже в декабре. 12 января Красная Армия прорвала фронт на востоке. В эти последние месяцы войны немецкая пропаганда изменила свою тактику, мелодраматически рисуя происходящие события как некое стихийное бедствие, как акт «немилости богов».
Прежняя главная ставка фюрера, находившаяся в Восточной Пруссии, попала в руки русских. В январе 1945 года Гитлер вернулся в свои апартаменты, устроенные в здании рейхсканцелярии, в Берлине, но они были плохо защищены от авиабомб, и он перебрался в глубокий подземный бункер, построенный для него в саду при рейхсканцелярии. О его физическом и духовном состоянии в эти последние недели войны нам известно по многим записям, оставленным свидетелями. Они сообщают, что приступы ярости сменялись у него периодами депрессии и слезливой жалости к самому себе; ему казалось, что все предали его и покинули. Движения его стали суетливыми и неточными, и голова подергивалась, как у нервнобольного. Герхард Больдт, молодой офицер, впервые увидевший фюрера вблизи в феврале 1945 года, запомнил его возбужденные глаза, блестевшие ненормальным, «неестественным блеском».
Гитлер упрямо отвергал все разумные предложения. Он со злостью отказывался отдать распоряжение о сокращении фронтов, когда для этого еще были возможности и время, и не хотел поберечь для будущего ни людей, ни ресурсы. За шесть недель до конца он сказал Альберту Шпееру, своему «придворному архитектору»: «Если война будет проиграна, значит, немецкий народ заслужил свою гибель!» Он видел только две реальные возможности: победу в войне, либо окончательную и всеобщую гибель; ничего иного для него не существовало. Он приказал разрушать и взрывать все мосты, заводы и железнодорожные сооружения, чтобы они не достались врагу. Прослушав утром неутешительные новости с фронтов, он больше не хотел ничего знать, и когда Геббельс однажды дал ему для просмотра альбом с фотографиями городов, разрушенных бомбежками союзников, он вернул его обратно, сообщив через секретаря, что «фюрер не желает, чтобы его беспокоили по таким пустякам».
Для Гитлера знакомство с войной ограничивалось всегда обсуждением положения на фронтах, и дальше своей ставки в Растенбурге (в Восточной Пруссии) он никогда не выезжал. Видимо, это считалось у него поездкой на фронт, хотя там, над зелеными газонами и зеркальными прудами, всегда стояла полная тишина; настоящий фронт, с его разбомбленными домами, воронками от снарядов и следами крови, был где-то далеко. Гитлер избегал какого бы то ни было знакомства с ужасами войны, потому что это могло «отвлечь его гений и повлиять на глубину принимаемых решений».
Теперь идиллический Растенбург остался далеко за линией фронта, приближавшегося к Берлину с пугающей быстротой. Так же неотвратимо надвигалось и безумие; Гитлер часамц просиживал в бункере над картами генерального штаба и составлял невыполнимые приказы дивизиям, которых уже не существовало в действительности.
В этом мрачном фарсе участвовали, кроме Гитлера, и другие персонажи и среди них — Геббельс и Борман, давние соперники в борьбе за благосклонность фюрера, до конца игравшие роли его верных оруженосцев. Риббентроп, хотя и числившийся все еще министром иностранных дел, фактически утратил всякое влияние. Геринг и Гиммлер строили планы смещения Гитлера и заключения мирного договора, но действовали нерешительно и упустили время; и только Шпеер находил в себе мужество сопротивляться безумным приказам фюрера и делал все возможное, чтобы избежать бесполезных разрушений. Он один из всего высшего партийного руководства сознавал, каких ужасных жертв стоит каждый день задержки неизбежной капитуляции, и находил в себе силы не только для соболезнований, но и для спасения того, что еще можно было спасти. Одно время он даже всерьез подумывал о том, чтобы закачать в вентиляционную систему бункера отравляющий газ, положив этим конец безумствам сумасшедшего диктатора.