Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)
Шрифт:
Геббельс имел все основания праздновать успех и поздравлял сам себя с тем, что ему удалось устроить разрыв отношений между двумя союзными правительствами. «Все вражеские газеты и радиостанции заявляют в один голос, что разрыв отношений — стопроцентная победа германской пропаганды и моя лично, — записал он без ложной скромности, польщенный своим достижением. — Все комментаторы восхищаются необыкновенным умом, с которым мы превратили «катынский инцидент» в принципиальный политический спор. В Лондоне сокрушаются по поводу этого успеха немецкой пропаганды. Внезапно обнажились все рифы, разделяющие союзников, о существовании которых многие не догадывались. Все говорят, что это — полная победа Геббельса!»
Чтобы не сделать неверный шаг и не испортить столь значительный успех, министр
27 апреля 1943 года, делая очередную запись в дневнике, Геббельс признался себе, что среди населения оккупированной Польши немецкая версия «катынского инцидента» не имела успеха: «Здесь наша пропаганда явно провалилась, и руководители польского Сопротивления сумели в конце концов повернуть все это дело против нас, хотя оно глубоко задело поляков, воспринявших его как национальное унижение». Геббельс почувствовал, что в лице пропагандистов польского движения Сопротивления столкнулся с сильным противником.
Геббельс почти не преувеличивал, похваляясь, что «достигнут полный триумф немецкой пропаганды» и что «такого успеха не было еще за всю войну». Он с усмешкой отмечал также, что сумел вызвать подозрение всех участников конфликта в том, что германская сторона раздувает «дело о Катыни» с целью добиться сепаратного мира с англичанами или с Советским Союзом. Он с сожалением сказал сам себе, что не имел такого намерения, хотя такая возможность оказалась бы отнюдь не лишней.
Если посмотреть на все дело с позиций нашего времени, то можно видеть, что успех Геббельса, хотя и был существенным, все же имел ограниченное значение. Результатом его искусной пропаганды стал разрыв отношений между польским правительством в Лондоне и Советским Союзом, которые так и не были восстановлены; но связи между британским и советским правительствами не были нарушены, и горячие надежды Геббельса посеять между ними рознь оказались тщетными. Тактика Геббельса, рассчитанная на ослабление вражеской коалиции путем нагнетания страха перед русскими, хотя и имела успех в отношении польского правительства, но не поколебала союз его главных противников. Подобные исторические уроки не забываются, и союзники больше не дали Геббельсу возможности повторить его успех. Имеются основания полагать, что несчастные польские офицеры расстались с жизнью не позднее весны 1940 года, когда находились в плену у русских; но это не было установлено с полной уверенностью, и западные державы не стали придавать этому делу слишком большого значения в годы войны. Многие так и остались во мнении, что вся эта история — дело рук германской пропаганды. Видимое безразличие западных держав объяснялось отчасти желанием их правительств сохранить союз с Россией, а также сознанием того, в каких гигантских масштабах идет истребление людей в немецких концентрационных лагерях.
Геббельс же до конца сохранял уверенность в том, что Англия может расстаться со своим советским партнером. Он даже говорил своим приближенным о том, что стремительное продвижение русских войск на Запад дает гибнущему рейху шанс на спасение, потому что может заставить Англию изменить свою позицию в пользу Германии. По свидетельству Вернера Штефана (подчиненного Геббельса), Геббельс уже в 1945 году уверял своих близких сотрудников, что настанет день, когда «они там, в Англии, забудут о своей пропаганде, о своих пактах, обо всей этой чепухе просто потому, что будут вынуждены действовать согласно своим реальным интересам». «В решающие моменты истории, — говорил министр, — подобные прозрения наступают мгновенно! Так часто бывает в жизни народов».
Но надежды Геббельса-пропагандиста оказались тщетными; здесь он явно взял верх над Геббельсом-реалистом. Он недооценил глубокое отвращение, которое испытывали к Гитлеру и к нему самому по ту сторону Ла-Манша, и не учел твердой решимости правительства Черчилля окончить войну ниспровержением нацистского режима.
Здесь невольно приходит на память изречение «Каждому — свое!», которое нацисты водружали в виде лозунга над воротами концлагерей, имея в виду, что они всегда будут «господами» и что их никогда не постигнет участь, на которую они обрекали представителей «низших рас».
Пример Геббельса показывает, что история не любит предсказателей, самоуверенно выступающих от ее имени, и сама назначает «каждому — свое!»
Глава 13
Стратегия утешения (1943–1945 годы)
1. «Высшие цели и перспективы»
В последние годы войны и существования Третьего рейха Геббельс усиленно проводил «политику утешения», разработанную им после Сталинграда и допускавшую признание некоторых неприятных фактов и ситуаций, но при непременном выявлении других, благоприятных событий, которые, конечно, уравновешивали неприятности, а то и вовсе лишали их значения.
Еще в июне 1943 года Геббельс применил трюк с «уравновешиванием» для оправдания нелегкого положения Германии. Вместо того, чтобы объяснить причины недавних поражений германских армий под Сталинградом и в Тунисе, он пустился в рассуждения о преимуществах и недостатках недавних побед, одержанных в ходе «блицкрига». Недостаток, по его мнению, был один, но существенный: все эти победы «слишком быстро следовали одна за другой», так что стали казаться обычным и заурядным делом. «Настоящая война» началась, по его словам, только с декабря 1941 года, когда «шансы на выигрыш стали колебаться, ставки повысились и создалась угроза временного кризиса». До этого немцы не страдали от опасностей, непосредственно связанных с войной. Для них стало привычным, что кампании легко начинаются и заканчиваются, не занимая много времени. Вот этот факт Геббельс и назвал «неблагоприятным», потому что он «извратил представление о войне» не только у германской, но и у зарубежной общественности. После этого возникли неожиданные «психологическиетрудности», которые могут повторяться и в дальнейшем.
Итак, согласно Геббельсу, возникшие трудности носили только «психологический» (а отнюдь не военный) характер и уравновешивались фактом приобретения Германией «огромных материальных преимуществ», обеспеченных прежними успехами. Это позволяло ей наращивать свой военный потенциал и спокойно отражать наскоки врагов. Нужно было всего лишь избавиться от «психологического ущерба»: ведь если посмотреть на обстановку в целом, то «мы, немцы, находимся в абсолютно выигрышном положении, просто многие этого не понимают или не хотят этому верить».
Подобная софистика позволяла оправдывать даже явные военные неудачи, «открывая» в них неожиданные достоинства. К концу 1944 года военные действия велись уже в западных и восточных областях рейха, но Геббельса это не смущало. «Мы бьемся теперь, упираясь спиной в стену, — объяснял он. — Это, конечно, опасно, но дает ряд преимуществ. Построив оборону на своей территории, мы избавились от множества неразрешимых проблем, тогда как наши враги могут действовать лишь в ограниченных масштабах и в ограниченное время».
Через несколько дней после этого заявления началось последнее германское контрнаступление на Западе под командованием генерала фон Рундштедта. Сначала оно имело успех, и это сильно обрадовало Геббельса. Он с оптимизмом объявил, что «до конца года три четверти американских войск будут окружены или сброшены в море, а остатки американских и британских сил будут вытеснены во Францию». Геббельс просто сиял от похвалы Гитлера, заявив своим сотрудникам, что достигнутый успех, по словам фюрера, был наполовину обеспечен именно им, Геббельсом, и его министерством. Меры, предпринятые в рамках «тотальной войны», позволили создать «народное ополчение» и ошеломить врага, введя в бой свежие части. Между тем эти «новые дивизии» даже не были полностью вооружены автоматами. К Рождеству немецкое наступление застопорилось, а в январе германские части были отброшены на исходные позиции.