Брат Гримм
Шрифт:
— Как сказала та фрау, я просто упал.
Однако совершенно неожиданным для всех оказались слова адвоката, произнесенные им после двадцатиминутной беседы с Ольсеном. Достойный юрист официально сообщил, что клиент согласен сотрудничать с полицией и готов сделать чрезвычайно важное заявление.
Прежде чем отправиться на допрос, Фабель собрал всех ведущих членов своей команды. Анна Вольф с торчащими пиками своих коротких черных волос и ярко-красными губами была облачена в обычную кожаную косуху и джинсы. Было заметно, что поврежденная нога все еще причиняет ей неудобство. Вернер спокойно
— В чем дело, шеф? — спросила Анна.
— Мне надо, чтобы один из вас участвовал вместе со мной в допросе Ольсена, — с ухмылкой ответил Фабель. — Но я никак не могу решить, кто из вас лучше сможет усидеть на стуле.
— Я точно смогу, — ответила Мария.
— При данных обстоятельствах, Мария, Ольсен, как мне кажется, будет более откровенен с человеком, который… ммм… не вступал с ним в близкий физический контакт.
— Выходит, что я тоже не подхожу, — с горечью заметил Вернер.
— А как ты, Анна? — вопросительно вскинул брови Фабель.
— С огромным удовольствием…
Ольсен с угрюмым видом сидел за столом напротив Фабеля и Анны. Его интересы представлял выделенный государством адвокат — маленький, похожий на мышь мужчина, облаченный по какой-то странной прихоти в унылый серый костюм, который только подчеркивал бесцветность его личности. Он был невысок и рядом с громадой Ольсена выглядел так, словно принадлежал к иному человеческому виду. Изрядно опухшее лицо Ольсена украшали многочисленные синяки и ссадины. Особенно большая опухоль была на щеке вокруг рваной раны, на которую даже пришлось наложить несколько швов. Первым взял слово человек-мышь:
— Герр криминальгаупткомиссар, я получил возможность подробно обсудить в герром Ольсеном вопросы, в связи с которыми вы пожелали его допросить. Но прежде всего я хочу сделать заявление. Мой клиент не виновен в убийстве Лауры фон Клостерштадт и, более того, ни в каком ином убийстве. Однако он признает, что предпринял побег, вместо того чтобы сообщить полиции весьма важные сведения. Оправдывает его поведение лишь тот факт, что у него имелись все основания опасаться, что его информация подвергнется сомнению. Более того, он полностью признает свою вину в нападении на криминальобер-комиссаров Мейера и Клее, находившихся при исполнении служебных обязанностей. Однако в этой связи мы просим о снисхождении с учетом того, что герр Ольсен не намерен приносить жалобу на… ну, скажем… на тот чрезмерный энтузиазм, с которым фрау Клее осуществляла арест моего подзащитного.
— Вот как? — фыркнула Анна. — Три полицейских офицера пострадали, пытаясь доставить на допрос этого громилу, а вы просите о снисхождении. Мы располагаем неопровержимыми доказательствами его присутствия в том месте, где было совершено двойное убийство. Мы на собственном опыте смогли убедиться в его бешеном нраве и психопатических склонностях. Неужели вы полагаете, что мы станем с вами торговаться, опасаясь, что этот тип обратится в суд из-за той пустяковой царапины, которую получил, сопротивляясь аресту?
Адвокат Ольсена промолчал, лишь умоляюще взглянув на Фабеля.
— О’кей, — сказал Фабель. — Давайте прежде выслушаем то, что собирается нам поведать герр Ольсен.
Адвокат в ответ кивнул, а Ольсен наклонился вперед, поставив локти на стол. Наручники с него не сняли, и он слегка раздвинул ладони. Фабель обратил внимание на то, как могучи его руки. Точно такие же, как у Вайса. Они напоминали ему еще чьи-то лапы, но вспомнить, чьи именно, он не мог.
— Ну хорошо. Прежде всего я никого не убивал, — сказал Ольсен, глядя на Анну Вольф. — А свой нрав я унять не могу. Это мое состояние. У меня, как говорят, какое-то расстройство в генах, из-за которого я себя не могу остановить. Выхожу из себя.
— Синдром XYY? — спросил Фабель.
— Вроде того. Из-за этого синдрома я постоянно влипаю в дерьмо. Если меня кто-то разозлит, я сразу становлюсь бешеной гориллой. Ничего не могу с собой поделать.
— И это случилось с Ханной Грюнн? — вмешалась Анна. — Ты убил ее и Маркуса Шиллера, потому что «вышел из себя»?
Прежде чем Ольсен успел ответить, она извлекла из конверта фотографии и выложила четыре из них на стол перед Ольсеном. Она сделала это так, как обычно сдают при игре карты. На снимках были изображены тела Ханны Грюнн и Маркуса Шиллера. Как вместе, так и по отдельности. Пока Анна выкладывала фотографии, Фабель внимательно вглядывался в лицо Ольсена. Когда Ольсен увидел снимки, его лицо исказилось, и Фабель заметил, что у парня затряслись руки.
— Господи… — произнес Ольсен дрожащим голосом, — Господи… Прости… Прости меня! — В его глазах появились слезы.
— Ты ничего не хочешь нам сказать, Питер? — спросил Фабель ласковым, чуть ли не участливым голосом. — Зачем ты это сделал?
Ольсен в ответ затряс головой. Из уголка его глаза выкатилась слезинка и скрылась под марлевой наклейкой на щеке. Вид рыдающего Ольсена мог вывести из себя кого угодно, настолько это не соответствовало его могучему телосложению и грубым чертам лица.
— Я не делал этого! Я не делал этого…
Анна выложила перед ним еще две фотографии. На них были следы ботинок и рисунок протектора шин.
— Твои ботинки. Твой байк. Ты там был, и ты их убил. Ведь ты не мог простить Ханну, не так ли? За то, что она решила поменять большую обезьяну на большой бумажник. Ведь ты не мог этого вынести, признайся?
— Я ее так сильно ревновал. Я ее любил, а она меня просто использовала.
Анна наклонилась вперед и энергично, в своем стиле продолжила:
— Ты следил за ними не одну неделю. Наблюдал за тем, как они трахаются в его стильной машине. Ты прятался в тени деревьев. Ты следил, строил планы и рисовал себе картину, как они получат то, чего заслуживают. Я права?
Плечи Ольсена бессильно повисли, и он молча кивнул. Анна, не давая ему перевести дыхание, продолжила:
— И затем ты это сделал. Ты выдал им по полной программе. Они получили то, что заслужили. В этом случае я тебя понимаю, Питер. Правда понимаю. Но почему эта девочка на пляже? Почему модель? Почему какой-то торговец?