Брат Гримм
Шрифт:
Когда они вели главного пекаря к ожидавшим машинам, им пришлось пройти мимо Веры Шиллер. Ее взгляд остановил Бидермейера, когда тот уже начал спускаться вниз по лестнице. Пекарь замер, а Фабелю и Вернеру показалось, что они пытаются тянуть за собой какой-то вросший в землю каменный монумент. Улыбка исчезла с лица арестованного.
— Простите меня, — негромко произнес он. Фрау Шиллер презрительно фыркнула, и Бидермейер продолжил спуск.
Вера Шиллер положила ладонь на руку Фабеля, и тот знаком дал команду Анне и Хенку помочь Вернеру эскортировать
— Я любила мужа, герр Фабель. Я очень, очень любила Маркуса. — Выражение ее лица осталось по-прежнему суровым, но из уголка глаза выкатилась и побежала вниз по щеке одинокая слезинка. — Я хочу, чтобы вы это знали.
Они усадили Бидермейера в машину Фабеля на заднее сиденье. Места ему явно не хватало, и арестованному пришлось сгорбиться. Создавалось впечатление, что гиганта, чтобы втиснуть в низкий салон, небрежно сложили чуть ли ни вдвое. Вернер сидел рядом с ним и, несмотря на свой изрядный рост, казался по сравнению с пекарем недомерком.
Прежде чем завести мотор, Фабель повернулся к Бидермейеру:
— Вы заявили, что закончили свою работу. Почему вы так сказали? Я же знаю, что вы не выполнили всего, что запланировали. Я следовал по цепи… по сказкам, и осталась по меньшей мере еще одна…
Бидермейер улыбнулся, и от уголков его глаз снова разбежались веселые морщинки. Фабель сразу вспомнил улыбку своего брата Лекса, и ему стало не по себе.
— Терпение, герр криминальгаупткомиссар. Терпение.
Глава 59
13.30, пятница 30 апреля. Полицайпрезидиум, Гамбург
Фабель, Мария и Вернер ждали в комнате для допросов. В помещении воцарилась напряженная тишина. Прежде чем прийти сюда и рассесться по местам, они успели обсудить тактику ведения допроса. Все было решено, и теперь каждый пытался придумать, что сказать или как пошутить, лишь бы нарушить гнетущее молчание. Но никому ничего не приходило в голову. Вернер и Фабель сидели за столом, в центре которого находились диктофон и микрофон, а Мария стояла, прислонившись к стене.
Все ждали, когда чудовище окажется в их обществе.
Вскоре они услышали приближающиеся шаги. Фабель знал, что с точки зрения медицины это невозможно, но он чувствовал, как поднимается его кровяное давление. В его груди возник какой-то комок: волнение, возбуждение, ужас перед чудовищем и решимость, слившись воедино, породили новое, неведомое и пока не имеющее названия чувство. Звук шагов смолк, сопровождающий арестованного полицейский в униформе распахнул дверь, а два других полицейских ввели закованного в наручники Бидермейера в комнату. Рядом с гигантом стражи порядка казались просто крошечными.
Бидермейер уселся напротив Фабеля. Он был один, так как отказался от услуг адвоката. Двое полицейских, заняв место у стены, не сводили глаз с подозреваемого. Бидермейер по-прежнему хранил спокойствие, а его лицо светилось дружелюбной и очень располагающей улыбкой. Человек с подобной улыбкой всегда вызывает доверие, и с ним каждый охотно согласился бы поболтать где-нибудь у стойки бара. Бидермейер положил на стол руки, словно специально хотел продемонстрировать сковывающее их железо. Показав легким кивком головы на наручники, он сказал:
— Умоляю, герр Фабель. Ведь вы же прекрасно понимаете, что я не представляю ни малейшей угрозы ни вам, ни вашим коллегам. И у меня нет никакого желания скрыться.
Фабель дал сигнал одному из полицейских. Тот подошел к арестанту, снял с него наручники и вернулся на свой пост у стены. Фабель включил диктофон.
— Герр Бидермейер, это вы похитили и убили Паулу Элерс?
— Да.
— Это вы похитили и убили Марту Шмидт?
— Да.
— Это вы убили…
Бидермейер поднял руку и, одарив Фабеля своей добродушной, обезоруживающей улыбкой, сказал:
— Извините, но мне кажется, мы сэкономим массу времени, если вы позволите мне сделать следующее заявление.
Фабель утвердительно кивнул.
— Я, Якоб Гримм, брат Вильгельма Гримма, человек, проникающий в глубины языка и души Германии, забрал жизнь у Паулы Элерс, Марты Шмидт, Ханны Грюнн, Маркуса Шиллера, Бернда Унгерера, Лауры фон Клостерштадт, шлюхи по имени Лина — простите, но ее фамилии я не знаю — и татуировщика Макса Бартманна. Я убил их всех. Должен признаться, что каждая из этих смертей доставила мне наслаждение. Я добровольно признаюсь в убийствах, но в то же время заявляю, что я ни в чем не виновен. Их жизни совершенно несущественны. Имеет значение лишь то, как он или она умерли… а также те универсальные, вневременные истины, которые они провозгласили своей смертью. При жизни эти люди были бесполезны. Убив их, я придал им вселенскую ценность.
— Герр Бидермейер, прошу вас для протокола… Мы не можем принять признание, сделанное под именем, которое отличается от действительного.
— Но я сообщил вам мое настоящее имя. Я назвал имя своей души, а не ту фикцию, которая записана в моем удостоверении личности. — Бидермейер вздохнул и, улыбнувшись так, словно уступал капризу ребенка, сказал: — Ну что же, если это сделает вас более счастливым, то можно сказать и так: я брат Гримм, известный вам под именем Франц Бидермейер, признаюсь в убийстве всех этих людей.
— Пользовались ли вы при совершении убийств чьей-либо помощью?
— Ну конечно! Естественно.
— Кто вам помогал?
— Мой брат… Кто же еще?
— Но у вас нет брата, герр Бидермейер, — сказала Мария. — Вы были единственным ребенком.
— Но у меня есть брат. — Выражение дружелюбия на лице Бидермейера в первый раз за все время стало угрожающим. В нем появилось нечто хищное. — Без своего брата я — ничто. А без меня ничто он. Мы дополняем друг друга.