Брат Гримм
Шрифт:
— И таким образом вы узнали о ее отношениях с Маркусом Шиллером? — спросил Фабель.
— Я несколько раз сопровождал их до леса. А затем для меня наступила полная ясность. Я еще раз перечитал «Дорогу сказки» и освежил в памяти оригинальные тексты. Вильгельм, как вы понимаете, подал мне очередной знак… ключевым в нем было слово «лес». Они должны были стать Гензелем и Гретель…
Фабель молча слушал рассказ Бидермейера о других преступлениях. Пекарь сказал, что его следующей жертвой должен был стать Унгерер, но началась интенсивная подготовка к празднеству, которое организовывал Шнаубер. Бидермейер лично доставил торт. Тогда-то он впервые и увидел Лауру фон Клостерштадт. Совершенная красота модели и ее роскошные белокурые волосы привели его в восхищение.
— Затем я закончил сказку Унгерера. Этот тип был грязной похотливой свиньей. Он клал свой похотливый глаз не только на Ханну, но и на Веру Шиллер. Я следил за ним пару дней и увидел ту грязь, в которой он купался, и удовлетворявших его похоть шлюх. Я устроил так, что якобы случайно встретился с ним в Санкт-Паули. Я смеялся, слушая его грязные анекдоты и сальные шуточки. Он приглашал меня выпить, но я не хотел, чтобы нас видели вдвоем в публичном месте, и сказал, что знаю парочку женщин, которых можно было бы навестить. Если сказки нас чему-то учат, то прежде всего они говорят о том, как легко сбить человека с праведного пути и заставить его отправиться в чащу темного леса. С ним это вообще не составило никакого труда. Я отвел его в… в дом, который вы скоро сами посетите, сказав, что женщины находятся там. Затем я взял нож и вонзил клинок в его черное, гнилое сердце. Он не ожидал удара, и через несколько секунд все было кончено.
— И вы взяли его глаза?
— Да. Я отвел Унгереру роль королевского сына в «Рапунцель» и вырвал его блудливые глаза.
— А как насчет татуировщика Макса Бартманна? — спросил Фабель. — Ведь вы убили его до того, как разобрались с Унгерером, и он не играл никакой роли в ваших рассказах. Вы попытались навсегда скрыть его тело. Почему вы его убили? Неужели из-за его глаз?
— В некотором роде так. Вернее, из-за того, что эти глаза видели. Ему было известно, кто я такой. Я понимал, что после того как я приступил к своей работе, он обязательно увидит сообщения по телевизору или прочитает в газетах. В конечном итоге он свяжет два и два. Поэтому я был вынужден закончить и его повествование.
— О чем вы толкуете? — раздраженно спросил Вернер. — Откуда он мог узнать, кто вы такой?
Движение Бидермейера было настолько быстрым, что ни один из офицеров полиции не успел на него среагировать. Пекарь вскочил на ноги, откинув стул назад с такой силой, что тот, отлетев к стене, заставил двух стражей отпрыгнуть в сторону. В тот же миг он рванул своими громадными ручищами рубашку у себя на груди. Пуговицы посыпались на пол, раздался треск разрываемой ткани, и он предстал перед ними с обнаженным торсом. В сравнительно небольшой комнате для допросов Бидермейер казался каким-то мифическим колоссом. Фабель поднял руку, останавливая повисших сзади на плечах Бидермейера полицейских. Вернер и Фабель встали со стульев, а Мария, отойдя от стены, подошла к ним. Все они с изумлением уставились на тело гиганта.
— Великий Боже… — чуть ли не прошептал Вернер.
Торс Бидермейера был сплошь покрыт словами. Тысячами слов. Его тело казалось черным. Вся кожа была исписана готическим шрифтом. Буквы были наколоты настолько мелко, насколько позволяло искусство татуировщика. Но названия читались легко. «Шиповничек», «Рапунцель», «Бременские музыканты»…
— Боже мой… — произнес Фабель, будучи не в силах оторвать взгляд от татуировки.
Ему казалось, что с каждым движением Бидермейера, с каждым его вздохом слова начинают шевелиться, а фразы змеиться. Фабель вспомнил книги, которые видел в крошечной квартирке татуировщика. Описание старинных готических шрифтов. Гарнитура типа «Фрактура» и «Купферстич». Некоторое время Бидермейер демонстрировал свое тело молча, а затем сказал:
— Ну, теперь вы видите? Теперь понимаете? Я есть брат Гримм. Я есть полное собрание мифов и сказок нашего языка, нашей земли и нашего народа. Он был должен умереть. Он видел это. Макс Бартманн помогал создавать это чудо и видел его во всех деталях. Я не имел права позволить ему поделиться с кем-нибудь своими знаниями. Поэтому я закончил его повествование и взял глаза, чтобы он мог принять участие в другой сказке.
Все стояли в напряженном молчании, ожидая продолжения. Когда его не последовало, Фабель сказал:
— Думаю, что время настало. Вы должны нам сказать, где находится тело Паулы Элерс. Ведь это не вписывается в цепь событий. Помимо ее трупа, вы спрятали лишь труп Макса Бартманна, да и то лишь потому, что он не был участником вашего маленького спектакля. Скажите, почему мы до сих пор не обнаружили тело Паулы?
— Потому что мы должны были завершить полный цикл. Паула — моя Гретель. Я — ее Гензель. Ей еще предстоит сыграть свою роль. — На его лице появилась улыбка. Но на сей раз это не была широкая дружелюбная улыбка, к которой все уже успели привыкнуть. Лицо пекаря исказила ужасная холодная гримаса, и Фабелю показалось, что воздух в комнате наполнился льдом. — Чаще других сказок мачеха заставляла меня пересказывать «Гензель и Гретель». Сказка была длинной и трудной для запоминания, и я постоянно ошибался. А она принималась меня бить. Ведьма калечила мое тело и ум, и я думал, что они никогда не оправятся. Но меня спас Вильгельм. Брат вернул меня к свету голосом, сигналами, которые он мне посылал, и своими новыми сочинениями. Когда я услышал его в первый раз, он сказал мне, что наступит день, когда я вырвусь из когтей мачехи и смогу отомстить злой ведьме так, как отомстили колдунье Гензель и Гретель. — Бидермейер наклонился вперед, фразы на его огромном торсе начали змеиться, и Фабель лишь с большим трудом справился с желанием отступить назад. — Я сам испек торт для Паулы, — продолжил Бидермейер мрачным тоном. — Я лично приготовил и испек тот торт. Иногда я занимаюсь левой работой, выполняя заказы для небольших вечеринок. В подвале дома у меня имеется пекарня. Там есть все необходимое оборудование, включая профессиональный духовой шкаф. Духовка очень, очень большая, и для нее надо было сделать бетонный пол.
Выражение лица Фабеля говорило о том, что он пребывает в полном замешательстве. Отряд полиции обыскал квартиру Бидермейера в районе Хаймфельд, и командир сообщил, что квартира пуста, но одна из двух спален, судя по ее виду, была приспособлена для содержания очень больного или обездвиженного человека.
— Ничего не понимаю, — сказал Фабель. — В вашей квартире нет никакого подвала.
Улыбка Бидермейера стала чуть шире и слегка потеплела.
— Это вовсе не мой дом, дурачина. Это всего лишь площадь, которую я арендовал с целью заставить больничное начальство выписать мутти, чтобы я мог ухаживать за ней дома. Моим настоящим домом является тот, в котором я вырос и который делил с этой злобной старой сукой. Улица Рильке, район Хаймфельд. Рядом с автобаном. Там вы ее и найдете… Там вы найдете Паулу Элерс. Под полом. В том месте, где мутти и я похоронили ее. Извлеките ее на свет, герр Фабель. Достаньте мою Гретель из тьмы, и мы с ней станем свободны.
Фабель дал знак полицейским, и те, заведя руки Бидермейера за спину (пекарь не сопротивлялся), нацепили на него наручники.
— Вы найдете там, — повторил Бидермейер, когда Фабель и его команда направились к дверям. — И когда окажетесь там, — добавил он со смехом, — выключите, пожалуйста, духовой шкаф. Я включил его этим утром.
Глава 60
16.20, пятница 30 апреля. Хаймфельд-Норд, Гамбург
Дом стоял на границе государственного леса, рядом с тем местом, где автобан А-7 рассекает лесной массив. Большое старое здание являло собой унылый вид. Фабель решил, что дом построен примерно в двадцатых годах прошлого века, но в нем полностью отсутствовали какая-либо индивидуальность или характер. Здание стояло в большом саду, которому позволили одичать. А вид дома говорил о том, что обитатели не любят свое жилище: краска стен поблекла, покрылась пятнами и шелушилась, как кожа больного человека.