Брат и благодетель
Шрифт:
Так они и сидят вдвоем, ужинают, и если раньше Андрюша любил расспрашивать Гудовича о своем, то теперь, казалось, он на все получил ответы где-то в другом месте и торопится только покормить его, убрать посуду и закрыть за собой дверь в соседнюю комнату.
А Гудович еще долго сидит и думает. Мысли его в это время обычно основательны, будто он готовится к лекции в каком-нибудь солидном американском университете и ему надо сообщить совершенно не сведущим студентам о Смутном времени, о Петровских реформах, о Пушкине, о народной Воле, об убийстве Павла I, все эти чудные сказки, сочиненные в
Если история и существует, то у каждого своя, ее и надо писать, не для других - для себя, ее не надо изучать, ее надо длить.
Очень поздно приходила Нина, злилась, когда пытался помочь снять пальто, взять сумку, тяжелела от раздражения и злобы, что он не спит, а сидит в темноте, дожидаясь ее.
Он оправдывался, а она злилась, злилась и однажды произнесла даже какое-то забытое бранное слово, оно относилось, правда, не только к нему, но и к Андрюше, ко всему на свете, однако он обиделся, он и в детстве обижался, когда его ругали несправедливо, но так, как Нина, ему не говорил никто.
– Прости меня, пожалуйста, - бросилась она к нему.
– Тоскливо мне, понимаешь, тоскливо!
– Что я должен сделать?
– Виновато спрашивал он, но она не отвечала, положив ему голову на колени...
– Я вас хочу познакомить с одним человеком. Перестаньте копать, Гудович, вы не машина, это очень интересно, всего одна минута.
За углом дома на днище грузовой тачки, перевернутой колесиками вверх, сидел бородатый неопрятный человек в лапсердаке, он растерянно улыбался, почесывал маленькие конъюктивитные глаза тыльной стороной ладони, казалось, Зак его только что поднял с постели и привел знакомиться с Гудовичем.
– Повторите, Моисей, пожалуйста, что вы мне только что говорили.
– А что?
– спросил недоуменно Моисей.
– Ну только что!
– Я вам ничего не говорил.
– Моисей, не притворяйтесь идиотом, это вполне интеллигентный человек, мой друг. Что вы говорили про словарь.
– Ой, вы сглазите!
– сказал Моисей.
– Вы меня первый день знаете? Я когда-нибудь приносил вам несчастье? Если так, побожитесь!
– Зачем вам это надо знать?
– спросил Моисей Гудовича.
– Вы не из администрации? Меня просили лишний раз не говорить, это личный план президента!
– Так уж и президента!
– расхохотался Зак.
– Ему больше делать нечего! Кто-то придумал из своих и хорошо придумал, чорт бы его побрал!
– Вы понимаете, - с опаской глядя на Гудовича, начал Моисей, - в Америке нет еврейского словаря...
– Аицен паровоз, - сказал Зак.
– Он всегда над своими издевается, - сказал Моисей.
– Такой человек.
– Чтобы над вами все так издевались, как я, - сказал Зак. Продолжайте, нам пора уборные рыть!
– Нет еврейского словаря... И очень много нищих раввинов, которые хотят есть. Так вот, они там наверху нашли нам работу, мы будем составлять такой словарь, лучшие люди Ист-Сайда, самые ученые люди, и нам еще за это будут платить.
– Усраться можно, - сказал Зак, - Америка! Ну чем не благословенная страна!
28
– Почему вы сразу не сказали, что режиссер? Что у вас, у интеллигенции, за привычка все скрывать!
– Я написал, что поэт.
– Поэт - прикладное! Вы что - Пушкин, Маяковский, какой вы поэт, откуда? А режиссер, мне говорили, отличный. Вы какого направления?
– Как все,- сказал Игорь, - правильного.
– Я не о том, - отмахнулся Фирин.
– Станиславский? Мейерхольд?
– Скорее, Мейерхольд, - подумав, ответил Игорь.
– Это хорошо. Я художественников грешным делом не люблю, у нас на стройке несколько художественников трудятся, такие вам скажу, цацы, какая там правда жизни! А вот конструктивисты, мейерхольдовцы - совсем другое дело, ловкие ребята! Необходима агитбригада, спорая, оперативная, люди нуждаются в искусстве. Уморительно!
– И начлаг сморщился в приступе беззвучного хохота, таком долгом, что даже видавшие виды заместители встревожились.
– Он проститутку эту раком поставил и велел курицу изображать. И, представьте себе, получилось! А мы все воспитываем, воспитываем...
Он потянулся за платком, чтобы вытереть слезы, но ничего в кармане не обнаружил, а руку заместителя, предлагавшего свой, брезгливо оттолкнул.
– Так мы эту курицу берем?
– спросил он.
– Способная? Толк будет?
– Мне нравится, - сказал Игорь.
– Она веселая.
– Все они веселые,- помрачнев, сказал Фирин.
– Может, все-таки с настоящими артистами познакомить?
– Если вы не против, - сказал Игорь, - я ни с кем знакомиться не хотел бы, я лучше с ворами попробую.
– Почему такое предпочтение?
– прищурившись спросил Фирин.
– Они свободные, - сказал Игорь.
– У них получится.
Замы вышли покурить, а они с Фириным остались в актовом зале клуба БелБалта имени товарища Ягоды, где Фирин, развалясь, не без удовольствия наблюдал, как Игорь экзаменует рецидивистов.
– Иди за мной шаг в шаг, - говорил Игорь.
– Только на пятки не наступай, угадывай мои намерения, что я дальше делать буду, понял?
И пошел, а заключенный за ним, сбиваясь немного, но тоже ловко, почти как Игорь, Фирин просто залюбовался.
– Кто бы мог подумать?
– сказал он.
– Такие таланты!
– А теперь отражай меня, - сказал Игорь.
– Только так же, не прикасаясь, я нападаю, ты защищаешься, ты нападаешь, я защищаюсь, только о руках не забудь, иди в ритме, понял? Я - резко, ты - резко, я - медленно, ты - медленно. Нападаю!
Тут для Фирина вообще стало происходить что-то невиданное: два только что познакомившихся друг с другом человека, приноровясь немного, стали двигаться почти синхронно, так что отличить их скоро стало возможно только по лысой голове Игоря и мокрым кудрям тридцатипятника Савельева.