Брат по крови
Шрифт:
В родительский дом солдата, который служил в Чечне, пришло письмо за подписью командира части. Так, мол, и так, уважаемые родители. Ваш сын, 1979 года рождения, водитель, рядовой такой-то, выполняя боевое задание, верный военной присяге, погиб 29 ноября 1999 года. Смерть наступила при исполнении обязанностей военной службы. Следом в городской газете появился некролог. Дескать, администрация и военный комиссариат города с глубоким прискорбием извещают, что 29 ноября 1999 года, выполняя боевое задание по обеспечению антитеррористической операции в Чечне, верный военной присяге, погиб уроженец нашего города водитель N-ской войсковой части рядовой такой-то.
На похоронах были сослуживцы погибшего, которые привезли цинковый гроб с телом убитого, они-то и шепнули что-то
Этих раненых мы вытащили. Они лежали потом в своей палатке угрюмые и молчаливые, будто бы в рот воды набрали. Но прокурорским они рассказали все.
Подразделение, где служили срочную эти парни, базировалось у небольшого чеченского селения Автуры. А за боеприпасами колонны то и дело мотались в Моздок — несколько тяжелых «Уралов» в сопровождении бэтээров. Путь неблизкий, дороги разбитые, каждую минуту ожидаешь засаду боевиков. И мысль одна: поскорее бы добраться до места, почифанить горячего да завалиться на койку в натопленной палатке. Мечтали о том же и будущие жертвы. Ребята неплохие, говорил прокурорский следователь, зря бы бучу не поднимали. А тут приезжают, глядь, а палатка не топлена. Что случилось, почему? А им: цыц, сопляки, не ваше дело. Ну те и не выдержали — набросились с кулаками на дежурных.
Что было потом, известно. Контрактники вскрыли комнату для хранения оружия — оружейку, как ее называют бойцы, присоединили магазины с патронами к автоматам «АКС-74», и пошла гулять губерния… Матерились, словно последние сапожники, расстреливая бедных пацанов. Мы научим вас уважать старших, мать-перемать! Вот вам, вот вам, буи кленовые! — орали они.
Потом преступников увезли в Ростов — там и судили. Нет, что ни говори, а война сводит нас всех с ума. И чеченцев, и русских. Мы звереем. Я начинаю думать, что, если бы нам дали сейчас волю, мы бы перегрызли друг другу глотки. При этом грызли бы всех без разбора, не спрашивая, кто есть чеченец, а кто русский.
Среди раненых иногда случаются и чеченцы, которые воюют на стороне федералов. Других к нам не привозят — отправляют в специальные лагеря или в изоляторы, где «чехов» вначале лечат, а потом уже разбираются, кто из них есть кто. В последней группе «наших» чеченцев был человек по фамилии Бесланов — тот самый, что возглавлял отряд милиционеров в Грозном. Ему прострелили голень, и он страдал от безделья.
Я давно слежу за его деятельностью. Без всякого сомнения, Бесланов — человек отчаянный и смелый. Решив, что война — дело дрянное, он вышел из состава мятежного чеченского руководства и перешел вместе с преданными ему людьми на сторону федералов. Вожди мятежников вначале уговаривали его вернуться, затем стали угрожать, и наконец, когда он окончательно расплевался с ними, они его заочно приговорили к смертной казни. Бесланов только скалился. А вы, дескать, вначале попробуйте достаньте меня. У меня ведь много единомышленников, а кроме того, за спиной у меня федералы.
Я восхищался Беслановым, называя его героем, но втайне думал о том, не повторит ли он судьбу толстовского Хаджи-Мурата. Я помнил трагедию этого странного чеченца, который, как оказалось, был реальной исторической фигурой. Недавно по телевизору показывали его череп, который вот уже полтораста лет хранится в одном из медицинских музеев. Этот череп меня поразил: маленький, словно это был вовсе не череп взрослого мужика, а ребенка, и в нем крошечное пулевое отверстие. Целая история застыла в руках врача, который показывал миллионам соотечественников это уникальное сокровище. Жаль, что не все зрители знали историю Хаджи-Мурата, но я ее знал.
Хаджи-Мурат был наибом знаменитого ичкерийского полководца-мятежника Шамиля. В имамате Шамиля наиб — это его уполномоченный, осуществлявший военно-административную власть на определенной территории. Шла война между русскими и чеченцами. Для кавказских горцев — освободительная война против царских колонизаторов и местных феодалов.
Это был умный и смелый воин, который служил примером для многих горцев. Его уважали и боялись одновременно. Он чувствовал это и стремился стать вожаком, вождем, предводителем кавказского воинства. Но в одной стае двух вожаков не бывает. Не имея больше сил подчиняться Шамилю, Хаджи-Мурат предал его и ушел к русским. Он думал, что с их помощью он станет правителем Кавказа, пусть даже для этого ему придется терпеть унижения. Его встретили настороженно, но оказали почести. Как-никак знаменитый бунтарь, самолично уничтоживший десятки царских подданных. Правительство решило с помощью его разыграть кавказскую карту и пообещало Хаджи-Мурату в случае, если он поможет разбить армию Шамиля, поставить его над всеми горцами. Тот стал делать все, что ему приказывали русские военачальники. Шамиль был взбешен и отдал приказ своим мюридам, чтобы те изловили или уничтожили предателя. Но Хаджи-Мурат был неуловим. Однако свободолюбивый орел не может долго жить в клетке, даже если эта клетка золотая, — он обязательно попробует вырваться из нее. Хаджи-Мурат и был тем орлом. Ему надоело быть заложником у русских, и он решил бежать. При побеге он и его товарищи пролили кровь царских подданных, а затем пуля настигла и Хаджи-Мурата. Все закончилось тем, что ему отрезали голову. Русские переняли у горцев их языческие обычаи и, как дети, радовались этому.
Вот я и думал: а не повторит ли Бесланов судьбу Хаджи-Мурата? Кто он — друг или затаившийся враг? Наблюдая за раненым, мне часто казалось, что Бесланов ведет себя с нами искренне. С его открытого и красивого лица не сходила доброжелательная улыбка, и вообще он больше походил на доброго богатыря, чем на какого-нибудь отмороженного абрека. Но порой что-то менялось в этом красивом лице, оно делалось каменным, и глаза его наливались кровью. В такие минуты он был похож на зверя, приготовившегося к смертельному прыжку. Речь его становилась грубой и вульгарной. При этом он мог оскорбить человека и даже ударить его. Язычник, думал тогда я о нем. Неисправимый язычник. Тем не менее я хотел верить в то, что он человек благоразумный и никогда не переметнется на сторону врага. Больно уж много он насолил своим собратьям, больно много кровушки их он пролил. Недаром же шариатский суд приговорил его к смерти.
Но врагов он не боялся. Об этом сам не раз заявлял при мне. Я любил во время обхода бывать у Бесланова. Уж очень он был интересным собеседником, более того, в разговоре с ним я, как мне казалось, больше вникал в суть чеченской трагедии, больше начинал понимать не только характер горцев, но и их душу. Специально готовил заранее какую-нибудь подходящую фразу, которая помогла бы мне начать с Беслановым разговор.
Однажды во время своего дежурства по батальону я, как обычно, решил обойти палатки, где лежали раненые. Хотел справиться об их здоровье, а к тому же проверить, хорошо ли натоплены помещения. Время уже было позднее, и медсанбат потихоньку отходил ко сну.
— Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! — войдя в палатку, поприветствовал я раненых и тут же осекся, увидев, как трое чеченцев готовились совершить вечерний намаз.
Я стал невольным свидетелем всей этой ритуальной процедуры. Особенно мне было интересно наблюдать за Беслановым. Перед тем как начать молиться, он вытащил из дорожной сумки свой походный кумган, налил в таз воды, разулся и совершил омовение. Потом он сел на корточки, закрыл глаза и, обращаясь на восток, начал читать молитвы. То же самое сделали и его товарищи. В железной «буржуйке» трещали дровишки, и пламя, пробившись сквозь щели печурки, скупо освещало небольшое пространство, где находилось с десяток выздоравливающих бойцов. Русские привыкли к молитвам и уже не с тем любопытством, как прежде, наблюдали за чеченцами, те же, в свою очередь, тоже перестали обращать внимание на иноверцев и молились так, будто они были здесь одни. Что ни говори, а обстоятельства порой заставляют и карася метать икру на глазах у щуки — водоем ведь на всех один.