Брат по крови
Шрифт:
Раненых денно и нощно везли и в наш медсанбат. Старшина Медунов, взяв двух санитаров, смотался в Махачкалу и привез оттуда несколько новых палаток. Мы потихоньку восстанавливали свой быт. Но нам было трудно это сделать. Мы постоянно ощущали нехватку медикаментов, продовольствия, ГСМ, теплой одежды. Медунов крутился, как мог, но одному ему было не под силу обеспечить нас всем необходимым.
Состояние Степанова казалось столь серьезным, что каждый вечер ему делали наркоз и, говоря медицинским языком, чистили, чистили без конца. Утром кололи обезболивающее, вечером — опять чистка. Его соседи стонали на все голоса, а Мишка, сжав зубы, отворачивался к стенке.
Он таял на глазах. И если бы не Юлечка Захарова, которая не отходила от него ни на шаг, пытаясь выходить парня, он бы, наверное, давно умер. Сердобольная девчушка, с уважением думал я о ней, вот такие сестры милосердия и нужны нашей армии. Врачи — одно, но без сестричек никуда. Только они, только их природная женская доброта и способна совершить чудо. Скольких раненых бойцов ставят на ноги вот такие милые создания, самоотверженно исполняющие свой человеческий долг.
Она была невысокой и простенькой на вид и походила на старшеклассницу. И когда мне сказали, что ей двадцать, что за плечами у нее работа в госпитале, я не поверил. Я ее прозвал Конопушкой за ее обильные веснушки на вечно румяных щеках. А можно было бы назвать ее и Кнопкой, потому что носик у нее был кнопочкой, а можно бы и Синеглазкой. Но я стал звать ее Конопушкой. Так смешнее.
— Не видел Захарову? — порой спросит меня Плетнев, который любил, чтобы все было у него под рукой, в том числе и подчиненные.
— Конопушку, что ли? — переспрашивал я его. — Да где ж ей быть, как не у Степанова в палатке. Поди, кормит из сосочки, как малого котенка.
У Плетнева светлели глаза, и он понимающе кивал.
Почему она выбрала именно Мишку, почему больше всего внимания она уделяет именно ему? — думал я. Ведь в беде был не только он. Спросил как-то Юлечку, как там, мол, Степанов? Ничего, говорит, лучше. Тут я и не удержался: а что, дескать, другие раненые тебя не интересуют? Она вспыхнула. Все, говорит, больные, для меня одинаковы, но сейчас хуже всех Мише. И вообще, он такой терпеливый и несчастный. Домой послали телеграмму, а никто не едет. А вообще-то он герой, заявляет вдруг Юля. Я ведь вижу, мол, какую дикую боль вызывают у него перевязки. А он молчит. Я, говорит, никогда не слышала, чтобы он кричал, не видела, чтобы он плакал. А ведь он калека. Такой молодой, а уже калека!
Я и представить себе тогда не мог, чем закончится вся эта история. А дальше было так.
Мы понимали, что в полевых условиях многого не сделаем для Мишки — его нужно было срочно везти в госпиталь. Тут как раз вертолет подвернулся — на нем к нам из Грозного доставили несколько легкораненых. Плетнев к вертолетчикам: так, мол, и так, нужно отправить человека в Ростов. Те вначале отказывались, дескать, горючее на исходе, но Плетнев напугал их: если, мол, солдат умрет, вы будете виноваты. Те сдались и взяли Мишку на борт. А вскоре вдруг у нас забрали Захарову. Мы вначале не поняли, в чем дело, и лишь позже узнали, что произошло. Оказывается, Юлька написала письмо начальнику госпиталя, в котором слезно умоляла, чтобы ее перевели в Ростов. За женихом-де хочу ухаживать. Вот ведь как — за же-ни-хом! И не меньше. А он-то хоть знал, что у него есть невеста? Впрочем, мы были не в обиде на Захарову, и это несмотря на то, что у нас постоянно не хватало сестер. Пусть будет как будет. Может, сама судьба свела этих молодых людей, может, именно Конопушка поможет Мишке встать на ноги, поможет ему прожить счастливую жизнь. Пусть будет так…
Я встретил Юльку через год, когда по делам выезжал в Москву. Она уже тогда работала в госпитале имени Бурденко. Простите меня, сказала, и поймите: я не от войны сбежала, я пошла за Мишей…
Она рассказала, что было после того, как Степанова отправили из Чечни. Вначале он около месяца провел в ростовском госпитале. Там его подлечили, там он окончательно пришел в себя. Мишка оказался удивительным хохмачом. Несмотря на свое незавидное положение, он умудрялся находить смешное во всем. Забавно шутил во время уколов, коверкая названия лекарств, шутил над медсестричками, над своими соседями по палате. Он даже над собой шутил, называя себя не иначе как «одноруким пиратом Джеком». И к самостоятельности стал привыкать с первого дня — редко звал на помощь, когда нужно было перевернуться или подняться на кровати, чтобы дать возможность санитарам сменить ему простыни.
Когда Степанова увезли в Москву, Юлька поехала за ним.
Московский февраль, холод в больничных корпусах. Они стоят с Юлькой в курилке и смолят сигареты. Юлька вообще-то была некурящей, но тут решила подымить за компанию. Так было и на войне, когда она, дабы выглядеть заправским фронтовиком, по кругу гоняла с солдатами чинарик.
— Юля, зачем ты за мной ездишь повсюду? — неожиданно и настороженно спросил ее вдруг Мишка.
Она растерялась. Ну что она могла ему ответить на это? Что это личное, что она жить не может без него? А в самом ли деле это так? Правда, зачем она ходит за ним по пятам?
— Так, — пожала она плечами.
— Может, ты жалеешь меня? — спросил он. — Так не надо меня жалеть. Я привыкший. Видишь, родные ко мне не едут — и ничего. И ты иди своей дорогой.
Она вспыхнула.
— Это уж мое дело, где мне быть, — бросив недокуренную сигарету под ноги и растоптав ее, в сердцах произнесла Юлька. — Понятно? Давай-ка лучше я помогу тебе до палаты дошкандыбать. Ты ж без меня и шагу сделать не можешь.
— Ничего, — усмехнулся Мишка, — вот получу протезы — всех нянек к едрене-фене пошлю.
— И меня? — испытующе глядя в глаза Мишке, спросила она.
— Тебя?.. — У него вдруг как-то нехорошо стало на душе. — Не знаю. Тебе жизнь свою надо устраивать — не будешь же ты вечно возле меня толкаться.
Юлька вдруг собралась с духом и сказала:
— А может, мы вместе попробуем устроить эту жизнь?
От этих слов у Мишки перехватило дыхание. Он глядел на нее и не мог понять, то ли она шутит, то ли говорит всерьез.
— Я тебя не понимаю, Юля, — пробормотал солдат.
— А что тут понимать? Я предлагаю тебе жениться на мне…
Услышав это, Мишка закашлялся — не то дымом захлебнулся, не то чувствами. Голова у него закружилась, единственная нога, на которой он стоял, подкосилась в колене, и он чуть было не рухнул на цементный пол. Слава богу, Юлька была рядом, она и подхватила его.
— Не шутишь? — едва слышно выдавил он из себя.
— Этим не шутят, — твердо сказала она.
Потом они уже жили общими думами о будущем. Строили совместные планы, мечтали. Решили, что жить поедут к Юлькиным родителям в Свердловск. В Свердловск так в Свердловск, сказал Мишка, который был родом из Кочкарей — есть такая деревня на Волге. Чтобы предстать перед родителями невесты в более-менее приглядном виде, он стал усиленно заниматься собой. Поначалу освоил инвалидную коляску, а когда ему сделали протезы, он стал осваивать и их. Хочу быть нормальным мужиком, сказал он Юле. Чтобы никто и подумать не мог, что я калека. Наверное, это его великое желание снова стать «нормальным» помогло ему быстро привыкнуть к протезам, так что скоро он уже отбросил костыли в сторону и стал рассекать по больничным коридорам, опираясь лишь на палочку. Так, считал он, меньше вызываешь жалость у окружающих.
Потом они поехали на Урал. Мишка сильно волновался, ведь он не знал, как встретят его Юлины родители. А вдруг скажут: зачем калеку привезла? Что тогда? Сможет ли он жить после этого? Ведь он уже не мог без Юльки — он влюбился в нее и верил, что у них все получится.
Но встретили его Юлины родители, как дорогого гостя. Оказывается, они все давно знали, знали и то, что их дочь собирается выйти за Мишку замуж. Но Мишка продолжал робеть. Он мало говорил и в основном слушал. Как-то пришла к ним в гости Юлина бабушка.