Брат по крови
Шрифт:
— Не понял, товарищ подполковник, — нахмурил я брови. Я не люблю, когда со мной глупо шутят, тем более я не люблю, когда надо мной откровенно насмехаются, тем самым унижая меня.
Башкиров, видно, уловил металл в моем голосе.
— Да ладно вам, майор, — улыбнулся он. — Я ведь знаю этих подлецов. — Он бросает взгляд в сторону моих соседей. — Они и мертвого заставят с ними выпить. И ведь не отвяжешься!
С этими словами он с нескрываемой готовностью уселся на табурет, снял фуражку и бросил ее на стоявшую за его спиной кровать. Проклов быстренько занялся бутылками.
— Закуски вот только нет, — проговорил он недовольно.
— А это что тебе — не закуска, что ли? — указал на полтора огурца начфин Макаров.
— Ладно, сойдет, — согласно кивнул Проклов, ловко сдергивая с горлышек жестяные пробки.
Выпили. Башкирову, как старшему офицеру, Проклов налил двойную дозу — пусть, дескать, дойдет до общей кондиции. А глухому Прохорову, который вслед за Башкировым зашел в нашу палатку на огонек, Проклов лишь слегка плеснул на дно — обойдется-де. Вот коли бы со своей бутылкой пришел…
Потом мы еще выпили, и у нас снова появилось желание пофилософствовать о войне.
— Ты что-то там про чеченских олигархов начал говорить, — подбросил в печку дров Макаров, обращаясь к Есаулову. — Или уже забыл, о чем хотел сказать?
— И ничего я не забыл, — вроде как обиделся Есаулов. — Чеченские олигархи, как пить дать, и есть движущая сила войны.
— О, я как погляжу, вы не только сибариты, но и философы, — с иронией в голосе проговорил Башкиров.
Проклов вытаращил на него глаза.
— Сибариты? Это что, алкоголики, что ли? Я такого слова не знаю, — заметил он.
— Сибариты — это значит склонные к праздности люди, — перевел я Проклову трудное для него слово.
Проклов усмехнулся.
— Да какие мы, к черту, праздные люди, товарищ подполковник, — с укором посмотрел он на своего прямого начальника. — Мы — волки войны. А водка — это так, профилактическое мероприятие. Вечером смазал — утром поехал. Как тот двигатель внутреннего сгорания.
Проклов говорил истину, и офицеры крякнули удовлетворенно.
— Ну что, Паша, молчишь? Давай, говори про здешних олигархов, а мы послушаем, — снова тормошит Есаулова Макаров.
— А что о них говорить? Сволочи они все, — закуривая сигарету, отвечает начальник разведки.
Я усмехнулся.
— Сегодня вообще трудно найти хороших людей, — говорю.
Есаулов как-то странно посмотрел на меня.
— А себя ты к каким людям относишь? — спросил он меня.
— Наверное, тоже к плохим, — отвечаю ему. — Если бы я был хорошим, от меня бы не ушла жена.
— Блядь она, вот кто! Была бы доброй бабой — разве бы ушла? — резюмировал Проклов.
Я вспыхнул.
— Не смейте так говорить о человеке! — зарычал я. — Вы же не знаете ее…
— Ее, может, и не знаю, знаю других. А их сегодня навалом, — говорит Проклов. — Предают мужиков на каждом шагу. Особенно нашему брату, офицеру, достается. Мы ведь нищие, всю жизнь то в командировках, то на полигонах. Теперь вот война. А они там… — Он махнул куда-то рукой и замолчал. Похоже, у него вдруг испортилось настроение.
— Не надо так плохо о женщинах, — сказал Башкиров. — Не все же они… — Он хотел подобрать нужное слово, но не смог.
— Все! — рубит с плеча Проклов. — Я вот и своей сказал, когда расставались: узнаю, говорю, что блудишь, — задушу, как последнего врага народа. А она: да ты что, Степа, ты что! Подумай, что ты говоришь. У-у! Убил бы их всех.
В палатке возникла нечаянная пауза. Все, видимо, вспоминали своих жен и переваривали сказанное Прокловым. Возникшую тишину нарушил голос Башкирова.
— А это вы помните? — сказал он, обращаясь не то к Проклову, не то ко всем офицерам сразу. Он стал негромко декламировать стихи:
«Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут. Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут. Позабыв вчера…»
— Симонов, — усмехнулся Проклов.
— Он, — подтвердил Башкиров. — А помните, чем заканчивается? — И снова заговорил стихами:
«…Не понять не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой, — Просто ты умела ждать. Как никто другой».
— Вот так-то, — многозначительно произнес Башкиров и поднял указательный палец вверх. — Надо верить в женщин. Если мы не будем им верить, стоит ли кровь свою проливать? За себя, что ли, воюем? За них, за них…
— За государство родное мы воюем, — изрек начфин Макаров.
— «За государство»! — с некоторой иронией повторил его слова Башкиров. — А что есть такое государство? Это наши женщины вместе с нашими детьми. Вот за них и воюем. Чтобы ни один сукин сын не мог сделать им больно. Ни один!
Проклов, учуяв важную минуту, тут же плеснул всем водки. Офицеры подняли кружки.
— За женщин! — тряхнув толстыми брылями, произнес тост зам. по тылу Червоненко и встал. За ним встали остальные офицеры.
— За женщин! За любимых!..
Выпили. Потом незаметно разговорились о войне.
— Все террористы считают себя бойцами за идею, — говорил начальник разведки Паша Есаулов, имея в виду чеченских боевиков, — а какая у них, к черту, идея?
— Ну как же! — возразил я. — Борются за независимость…