Брат по крови
Шрифт:
— Я помню. Я все помню, — сказал я ей.
— И я помнила, поэтому и вернулась на Кавказ, — улыбнулась Илона.
В этот момент мне на память пришла наша странная встреча в Москве, и я сник.
— А я решил, что ты все забыла, — сказал я.
Она вспыхнула. Она посмотрела мне в глаза и все поняла.
— Я не расспрашиваю тебя ни о чем, — сказал я. — Пусть все будет так, как есть.
— Нет, я должна тебе сказать все, иначе я не смогу… Понимаешь, жить с таким грузом на сердце просто невозможно. Ты же ведь сам не простишь себе то, что не узнал правду. Будешь постоянно об этом помнить…
— Чушь собачья, — усмехнулся я.
— Нет, не чушь. Хорошая скамейка — это та, на которую ты сядешь и не занозишь свою задницу. Это мне однажды подполковник Харевич сказал. Вот и я хочу, чтобы ни одна заноза не осталась в твоем теле, понимаешь?
Она смотрела мне в глаза, и я видел, насколько ей тяжело даются ее слова. Ее душа буквально разрывалась на части.
Я пожал плечами.
— Ну, говори, коль надо, — как можно равнодушнее сказал я.
— Ты правда этого хочешь? Правда? — схватив меня за грудки, спросила она. — Но ведь после этого все будет уже по-другому — слышишь? — по-другому!.. Ты будешь ненавидеть меня. Впрочем, это неважно. Главное, я должна сказать правду. Я люблю тебя, а любимых не обманывают…
Она отпрянула от меня и отвернулась.
— Так вот, слушай, Митенька, с какой ты сволочью имеешь дело… — Услышав такое заявление, я попытался остановить ее, но она продолжала: — Помнишь, я говорила, что у меня был парень? Тот, первый мой мужчина… Это он и был. Я говорю о том молодом мужчине, с которым ты меня встретил в Москве. Тогда решался вопрос, быть или не быть мне в армии. Врачи и слышать не хотели о моем возвращении. И тогда я вспомнила об Эдике… Его папа занимает важный пост в Генеральном штабе. Эдик заявил, что он поможет мне, если я стану его женой. Я сказала, что согласна. И он мне помог. Но прежде мы сходили в загс.
У меня потемнело в глазах. Я хотел что-то сказать ей, но не смог. Я стоял и обалдело смотрел на нее. — Да, милый, вот так оно все и произошло.
Когда я пришел в себя, я сказал:
— Так ты, выходит, чужая жена? Выходит, этой ночью я просто-напросто откусил кусочек от чужого счастья?
Она в отчаянии замотала головой.
— Нет, не говори так! — воскликнула она. — Я уехала сюда, чтобы больше не вернуться к нему.
— Но возвращаться придется — война не будет длиться вечно, — сказал я.
— Я не вернусь…
Меня что-то насторожило в этих ее словах, и я буркнул:
— Нельзя уезжать на войну и не думать о возвращении. Это противоестественно.
Чувство обиды и разочарования, которое вначале возникло во мне, неожиданно сменилось другим — не то жалостью к этой женщине, не то восхищением. Кто это — святая или обыкновенная замороченная жизнью баба? — подумал я в сердцах. Что и говорить, сложные чувства испытывал я в тот момент, не зная, то ли великодушно простить ее, то ли повернуться и уйти прочь. Мы стояли и молчали. Мы не смотрели друг другу в глаза, потому что боялись чего-то. Может быть, своих чувств, а может, и той правды, которая теперь стояла между нами. Но так долго продолжаться не могло. Кто-то должен был первым нарушить молчание.
— Я хочу сейчас сходить в аул. Там живет мальчик…
— Я знаю, — не дала договорить мне она. — Его зовут Керимом… Мне твои товарищи все рассказали.
— Вот как! — удивился я. И вдруг: — Ты не хочешь сходить со мной?
Я понимал, что ей следует успокоиться, и прогулка в аул могла помочь ей в этом.
Она согласно кивнула. Ей, как мне показалось, было все равно, чем заниматься, лишь бы не сидеть сложа руки. Мы набили медицинскую сумку лекарствами и пешком отправились в сторону гор.
XLII
В пути мы почти не разговаривали. Лишь изредка кто-нибудь из нас произносил какую-нибудь малозначительную фразу. Дескать, какой чистый в этих краях воздух, или же вот еще: когда идет дождь, на душе всегда становится беспокойно.
А дождь продолжал сыпать с неба, и, когда мы добрались до аула, мы промокли до нитки.
Как всегда, аул встречал чужаков лаем собак. В горах и собаки-то злые, как сами люди, почему-то подумал я и тут же решил, что не прав. Люди и собаки везде одинаковы. Просто они ведут себя так, как того требует ситуация.
Дождь разогнал жителей аула по домам, и когда мы подошли к дому Керима, из окон на нас таращилось несколько пар любопытных глаз.
— Майор приехал, майор!.. — раздался чей-то голос по ту сторону забора.
Хозяева дома только что совершили намаз и теперь занимались своими делами. Старики сидели у печи и точили лясы, женщины готовили пищу, а молодняк собрался в одной из комнат и от нечего делать играл в нарды. Появление чужаков немного смутило людей, но они не подали виду. Поздоровались довольно дружелюбно.
— Ну, как дела, воин? — спросил я у Керима, вышедшего мне навстречу.
— Хорошо, — сказал он. — Нога совсем не болит.
— Да вы садитесь, — указала нам на скамейку бабушка Керима Кхокха, та, что по-нашему «голубь».
Мы присели. Вошли Ваха и его дед Алхазур. Они чем-то были похожи — наверное, своим орлиным взглядом. Только Ваха был молодым орлом, а его дед — старой, доживающей свой век птицей.
Ваха на сей раз был приветлив, и это понятно: русские врачи спасли его брата.
— Здравствуй, доктор, — протянул он мне руку. — Ты Керима пришел проведать?
Я кивнул.
— А это кто? — не глядя на Илону, спросил Ваха.
— Это сержант Петрова, она мой новый помощник, — сказал я.
— Тоже доктор? — произнес Ваха.
— Считай, что так.
Он был удовлетворен моим ответом. Потом что-то сказал по-чеченски своим домочадцам, после чего пригласил нас в кунацкую, где женщины уже принялись накрывать на стол. Я знал, что сопротивляться бесполезно, а потому сразу принял предложение. А вот Илона застеснялась. Я, говорит, уже завтракала и есть не хочу. Но ее никто не слушал.