Братья Ашкенази. Роман в трех частях
Шрифт:
— Неуклюжий болван! Быстрее, свиная собака!
Камердинер потер ушибленное место и снова принялся тянуть сапог с ноги барона. После долгих лет оскорбительной службы у еврея, не умевшего обращаться со слугами, не имевшего привычки кричать на них и не позволявшего себе угождать, он снова ощутил вкус лакейства. Он обрел над собой господина.
Барон ел с аппетитом великолепные блюда, с наслаждением глотал вино и беспрестанно оглядывался, изучая каждую мелочь в столовой. К приятному вкусу еды и питья, вина из захваченных им подвалов примешивалась радость добычи. Он был как зверь, наибольшее наслаждение которого состоит в победе над жертвой, а не в ее поедании. Он чувствовал себя, как его предки, рыцари-разбойники, которые жили убийствами и грабежами.
Когда слуга раздел его перед сном, стянул с него военный мундир со всеми
— Быстро, быстро! — подгонял он слугу, тершего его губкой.
Он хотел как можно скорее одеться.
Уже лежа в широкой постели Людовика XV, застеленной шелковым бельем с кружевами, он вызвал к себе адъютанта, молодого офицерчика с румяными, как у деревенской девушки, щечками и велел ему прочесть важнейшие новости вслух. Офицер зачитал ему несколько отчетов из города и подал список приговоренных к смертной казни за шпионаж. Барон даже не глянул на имена и небрежно поставил подпись.
Затем он взял адъютанта за руку и стал гладить его румяные щечки своими костлявыми пальцами.
— Ты мой красавчик, — шептал он дряхлым ртом, зубы из которого отмокали в стакане воды на ночном столике. Офицерчик покраснел до корней волос.
— Господин полковник, нет! — смущенно бормотал он.
Барон костлявыми руками тянул лейтенантика к себе.
Он снова ощущал себя древним римлянином…
Глава вторая
Макс Ашкенази перенес Лодзь в Петербург, который по высочайшему повелению назывался теперь не прежним немецким именем, данным городу Петром Великим, а по-славянски Петроградом.
Как только немцы в первый раз заняли Лодзь, а потом отступили, Макс Ашкенази стал ориентироваться на Россию. Во-первых, русские в самом начале войны вывезли правительственные банки из Польши и перевели их поближе к себе. Золотом в Польше больше не платили, да и банкнот по банковским книжкам не выдавали тоже. У Ашкенази было много, очень много денег в правительственных банках. Много было у него и ценных бумаг, всякого рода облигаций, с которых он имел хорошие проценты, обеспеченные зерном на полях. Но все это осталось в Польше, рядом с германской границей, особенно в Лодзи, находившейся под самым носом у немцев, и не имело теперь никакой ценности. Там за все это нельзя было получить ни гроша. То ли дело в России, далеко от линии фронта.
Во-вторых, его состояние, рассеянное по разным концам огромной империи, было скорее сосредоточено в России, чем в Польше. Товары фабрики Макса Ашкенази продавались даже на Дальнем Востоке. Множество русских купцов были должны ему деньги. В-третьих, Макс Ашкенази знал, что без России Лодзь — отрезанная часть тела, которой неоткуда тянуть жизненную силу, что без русского рынка все фабрики Лодзи не стоят понюшки табака. При всем своем германофильстве, при всех стараниях говорить по-немецки и вести себя как немец он знал, что у немцев трудно заработать грош, что они больше горазды вытягивать деньги, чем давать их. А вот у русского душа широкая, он не расчетлив. У него можно заработать, если понимать как. Кроме того, немцам не нужна лодзинская промышленность. У них самих текстильных товаров предостаточно. Они хотят захватить Польшу только для того, чтобы иметь возможность вывозить из нее хлеб и ввозить свою продукцию. Они сделают все, чтобы уничтожить промышленность Лодзи. Он знал их, этих немцев. Не раз ему приходилось иметь с ними дело. Он понимал, что если уж делать что-то, то делать это надо в России, великой, широкой, не имеющей индустрии и нуждающейся в людях вроде него, строителях и организаторах. Он знал, что немцы разбираются в ремесле Лодзи лучше, чем сама Лодзь. Поэтому, как только началась война, он все больше сидел в России. Он заблаговременно вывез из города массу товаров, опустошил свои склады. Вывезти товары было тяжело. Поезда были заняты солдатами и оружием. Но комендант города устроил ему это дело. За хорошие деньги он выдал бумаги, согласно которым продукция фабрики Макса Ашкенази была крайне необходима армии. Это открыло перед Максом все запертые двери. Он разместил свой товар на больших складах в Петербурге, который назывался теперь Петроградом. Цена на него возрастала с каждым днем.
Он хотел перевезти и свою фабрику, все машины и все станки. Нелегко было провернуть такую операцию. Но Макс Ашкенази не останавливался перед трудностями. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как осуществление трудоемких, невозможных проектов. Чем более сложные препятствия стояли на его пути, тем сильнее было его желание преодолеть их. Несмотря на то что его русский был не слишком хорош, он умел пробиться к самым большим начальникам. Разумными и ясными речами, будившими ум и расходившимися по мозгу, как хорошее масло, он доказывал тыловым шишкам, которые расхаживали по кабинетам в военной форме с красным крестом, что вывоз его фабрики воспрепятствует ее захвату немцами и принесет значительную пользу индустриально отсталой России, что ткани армии нужны не меньше, чем патроны, и поэтому надо своевременно помочь ему, Максу Ашкенази, вырвать фабрику из рук врага. И он уже было начал вывозить значительные части своего предприятия. Он действовал, встречался с важными людьми, пил с военными, делал им подарки, настойчиво претворяя в жизнь свой план. Но тем временем Лодзь в третий раз оказалась отрезана немцами, и Ашкенази застрял — ни туда, ни сюда. Половина фабричных машин осталась в Лодзи, половина переехала в Россию.
Макс Ашкенази тут же растрепал нервными пальцами кончик своей уже заметно поседевшей бородки, когда знакомые офицеры сообщили ему по секрету, что на этот раз Лодзь потеряна и назад ее не возьмешь. Итак, там застряла половина его фабрики. Осталась там и масса товара на складах, и его жена, которая совсем одна жила теперь во дворце в чужом городе. Однако Макс Ашкенази не слишком рвался в занятую немцами Польшу. Он положился на судьбу. Если ему повезет и русские отобьют Лодзь, то хорошо. Но рисковать жизнью, пытаясь вернуться в оккупированный врагами город, у него не было желания. Он больше не верил в Лодзь, считал ее пропащей.
Но поскольку сам он не мог приехать в Лодзь, он привез Лодзь в Петербург.
По русским поездам, железнодорожным линиям, вокзалам были рассованы и рассеяны машины, ткацкие станки, части различных фабрик, эвакуированных из Лодзи и окрестных промышленных городов. В Россию вывезли не только машины Макса Ашкенази, но и массу механизмов, принадлежавших другим лодзинским фабрикантам, которые сами не знали, где находится их собственность. Она застряла в разных местах, по сути сгинула в гигантской суматохе и неразберихе, вызванной быстрой военной эвакуацией. Эта собственность валялась в багажных камерах. Ржавела и гнила под открытым небом. То же касалось тонн товаров. Макс Ашкенази принялся упорядочивать разбросанные здесь и там машины и товары из Лодзи. Он собирал раздробленную Лодзь и возрождал ее в Петербурге. В широкой шубе и шапке из соболя, которые должны были добавить ему солидности, придать сходство с русским человеком, он разъезжал в санях по петербургским улицам. Он ездил к военным и финансистам, добивался приема у министров и высших чиновников. Он беседовал с ними, разъяснял, подавал прошения, подмазывал, делал все, чтобы завязать контакты, получить нужные бумаги, письма, рекомендации, разрешения и пропуска. Как вихрь он носился по бурлящему Петербургу, не ел, не спал, не отдыхал, а только работал, суетился и не останавливался, пока не добивался того, чего хотел.
С непререкаемо безупречными бумагами на руках, открывавшими ему все входы и выходы и гласившими, что каждый должен оказывать ему помощь в его работе, он разъезжал по большой России, по ее железнодорожным линиям, проходил через все депо и станции и выуживал из всех дыр и углов лодзинские машины, товары, сырье. На российских железных дорогах царил хаос. Немцы занимали город за городом. И подчинившая Польшу вековая русская власть бежала теперь от врага, мчалась в Россию. В поездах, идущих на восток, тряслись чиновники, от губернатора до последнего полицейского, от архимандрита до звонаря. Судьи, начальники политической полиции, полицмейстеры, православные монахини, русские купцы, цензоры, служители гимназий, палачи, попы, жандармы, таможенники, со своими женами и детьми, с мебелью и баулами, со сберегательными книжками и иконами, с казенными бумагами и архивами, с церковной утварью и царскими флагами, — все в панике бежали из Польша в Великороссию.