Братья Ашкенази. Роман в трех частях
Шрифт:
Тайно, под большим секретом этот чужак в черных очках выпускал веселые красные ткани на фабрике Хунце, точь-в-точь как ткань платья, которое Макс Ашкенази выкупил у иноверки за империал. Фабрика работала днем и ночью, гнала изо всех сил. И когда к началу сезона генеральный управляющий Макс Ашкенази выпустил жизнерадостные красные материалы, среди купцов поднялась суматоха и товар расхватали, как горячие пирожки. Коммивояжеры, комиссионеры, купцы осаждали склад, забрасывали Макса Ашкенази телеграммами. Фабрика никак не могла угнаться за возросшим спросом. Пришлось повысить цены. Женщины охотно платили за новый материал, окрашенный в светлый, радостный и теплый цвет, делавший их моложе и привлекательнее.
Лодзь бурлила, носилась как угорелая, искала возможность
Лодзь больше не говорила о Флидербойме, не оглядывалась на его генерального управляющего, разъезжавшего в собственной карете по Петроковской улице. Говорили о баронах Хунце: нет, о Максе Ашкенази и его голове илуя.
— Он далеко пойдет, — бормотали люди и показывали на него пальцами, когда, худой и замученный работой, он проезжал по плохо замощенным, узким, грязным улицам Лодзи в широкой карете, которую ему подарила фабрика.
При всех своих победах он, Макс Ашкенази, не умел ездить в карете. Он терялся от ее ширины, сдвигался в уголок, не чувствовал удовольствия от такой роскоши. Тем не менее теперь он редко ходил пешком. Теперь он ездил, развалившись с деланным барством в открытом возке, чтобы его видели люди, чтобы на него посмотрела его собственная жена.
Но она, его жена, его не замечала. Она ни разу не взглянула на него из-за занавесок, когда он выезжал из дома в свою контору.
— Диана, — говорил он ей, — если тебе надо куда-то съездить, я могу взять тебя с собой. Тут достаточно места.
— Нет, я лучше пройдусь с мамой, — равнодушно отвечала ему Диночка.
От злости Макс Ашкенази не отвечал на приветствия снимавших перед ним шапку прохожих попроще. Он делал вид, что не замечает их.
Глава пятая
Лодзь остановилась.
Словно тот, кто переел, набил желудок и больше не в силах проглотить ни куска, пока не извергнет съеденное, шумный и трудолюбивый город перенасытился товарами.
Помимо крупных фабрикантов, работавших по две смены в сутки и наполнявших товаром огромные склады, изо всех сил трудились и фабриканты средней руки, а также мелкие и совсем мелкие производители. Все они что-то выпускали. Денег для производства не требовалось. Город жил в кредит, по векселям.
Под векселя купеческий сын женился на купеческой дочери. Молодой человек просто добавлял к подписи тестя свою и получал за векселя пряжу и хлопок. Он отдавал сырье в переработку подрядчику и платил ему векселями. Подрядчик тоже расписывался на них и вручал подмастерьям за их работу. Те ставили на бумагах свои корявые подписи и расплачивались ими за все, что им было нужно для жизни, — за хлеб и картошку, за квартиру и одежду.
Из городов и местечек приезжали купцы, зятьки, живущие на содержании у отцов своих жен, ветошники, лавочники и скупали товар целыми фурами без единого гроша, под одни подписанные ими векселя. Продавцы и не требовали денег. Они сразу же передавали векселя дальше, расплачиваясь за товар, за работу. Векселями платили приказчикам в магазинах, служанкам в частных квартирах, портным за платье, меламедам за обучение. Развеселые коммивояжеры и комиссионеры разъезжали по огромной России, увозили горы товаров, а за них присылали векселя русских купцов, выписанные на крупные суммы. Лодзь обходилась без денег. Наличность была здесь не в ходу. Всё получали за подпись. Векселями оплачивался вызов к Торе в синагогах, векселями давались пожертвования ребе. Под векселя франтоватые приказчики гуляли в ресторанах, покупали подарки для невест. Даже женщинам в веселых домах, а потом врачам за лечение венерических болезней и то платили векселями…
Тот, кто был изворотлив и ловок, мог при пустом кармане открыть предприятие, накупить дорогой мебели, украшений, приобрести вес в обществе. С каждым днем все больше ткачей оставляло ручные станки и начинало «крутиться» — заниматься коммерцией. Для этого достаточно было определенного склада ума. А еще надо было уметь расписываться и иметь первые пятнадцать копеек на бланк векселя — единственный товар в Лодзи, который не давали под вексель и который приходилось покупать за наличные.
Забывшая о деньгах, раздразненная быстрым обогащением, развращенная неудержимой конкуренцией, Лодзь кипела, суетилась, работала без меры и системы, без пользы и необходимости. Люди спешили сами, подгоняли других, обливались потом, хватали без разбору, сбывали без счета, жили бумажной жизнью, упиваясь бесконтрольностью и произволом, не видя результата и реальной прибыли. Единственными, кто делал свое дело, работал тяжело и напряженно, не знал отдыха и покоя, были рабочие на фабриках, подмастерья и ремесленники в мастерских. Только на их тяжком труде за гроши и держался этот гигантский, распущенный город, сгусток страстей, обмана и безумия.
И вдруг город остановился. Огромный кусок застрял в его прожорливой глотке, и он заметался в судорогах и конвульсиях. Он начал извергать то, что жадно затолкал в себя за все прошедшие годы свинства и разврата.
Вдобавок на страну обрушилось засушливое лето. Неделями не было дождя. Православные священники в вышитых золотом и серебром парадных одеяниях взяли в руки иконы и пошли в поля вместе с крестьянами и крестьянками молить на коленях Христа и Божью Матерь смилостивиться над людьми и животными и ниспослать им дождь. Но молитвы не помогли, и солнце пылало неослабно, выжигая нивы и степи России, не щадя хлебные области страны. От голода и жажды начался падеж скота. А когда дошло до жатвы, когда надо было убирать уцелевшее под злыми лучами, зарядили проливные дожди, и то немногое, что оставалось в полях, сгнило. Из-за голода и павшей скотины, трупы которой незарытые валялись по полям, стали распространяться эпидемии — холера, брюшной тиф и скарлатина. Из многих сел, особенно в Малороссии, крестьяне выгоняли евреев, считая, что они отравляют колодцы. В других местах крестьяне били дрекольем и вилами студентов, приезжавших в деревни, чтобы бороться с болезнями известью, смолой и карболкой. Но эпидемии не прекращались.
Крестьяне не приходили на городские рынки. Лавочники и купцы не имели возможности продать товар, произведенный в Лодзи к осеннему сезону. Никто не мог заплатить по предъявленным к оплате долговым бумагам. Протесты векселей сыпались на Лодзь десятками тысяч, каждый день, каждый час, каждую минуту. Фабриканты, взявшие кредиты в банках, оказались неплатежеспособны. Банки разорились.
Первый огонь кризиса спалил мелких сошек, владельцев небольших и крошечных мастерских, субподрядчиков, торговцев пряжей и хлопком, лавочников, небогатых купцов, комиссионеров, маклеров — тысячи дельцов, роившихся вокруг задымленной Лодзи, словно мухи вокруг сладкого пирога. Выстроенные на векселях предприятия сгорели в этом пламени сухой соломой. Люди носились, словно отравленные мыши, пытались продать свои векселя за гроши, но охотников не находилось. Большая бумажная цепь, опутавшая город, сковавшая его оборотистых жителей, лопнула, рассыпалась в руках. И один потянул за собой в пропасть другого.
Крупную рыбу, левиафанов, фабрикантов-миллионеров тоже потрясли штормовые волны кризиса, но крепкие и сильные, они выстояли. Они просто ушли от этой бури и ждали окончания потопа, став на прочный якорь. Один за другим они останавливали фабрики. Готовый товар был не нужен, а попусту переводить запасы сырья, резервные шерсть и хлопок, они не хотели. В то время как товар обесценился и никто не хотел иметь с ним дело, цены на сырье росли с каждым днем, поэтому остановить фабрики было выгоднее, чем продолжать производство. Те предприятия, которые не закрылись, работали только один день в неделю. Десятки тысяч рабочих слонялись без дела.