Братья Гримм
Шрифт:
Болезни братьев доставляли много хлопот Дортхен, которая и сама не отличалась особым здоровьем. Заботясь и ухаживая за больными, она тем не менее держалась и оставалась душой семьи.
Конечно же, когда состояние здоровья братьев Гримм ухудшалось, они уже не могли трудиться с прежней отдачей. Но чуть становилось лучше, тотчас брались за работу.
По своему внутреннему складу Якоб меньше подходил для преподавательской деятельности, чем его брат. Он был прирожденный исследователь, отнюдь не оратор, блистающий своей речью перед слушателями. Он признавал это и сам: «Готовясь (к лекциям), я замечал, насколько больше мне нравится спокойная, тихая разработка той или иной проблемы, чем изложение перед публикой
Но человек привыкает ко всему, и он привык к преподавательской деятельности. Ежедневно проделывал путь пешком от Тиргартена до университета, встречался в приемной со своими коллегами; через двадцать минут начиналась лекция, которая заканчивалась с громким звоном колокольчика. Лекции были посвящены тем же темам, что и в Геттингене, и затрагивали вопросы, которые он исследовал сам: «Германия» Тацита, мифология, памятники древнего права и немецкая грамматика.
О Якобе как о преподавателе говорили, что читал он лекции неровно, скачками, и слушателям нелегко было следить за изложением.
Вильгельма же, напротив, хвалили как прирожденного педагога. Правда, он учил предметам более наглядным, доходчивым. Вильгельм тоже брал большей частью те темы, которыми занимался в Геттингене. Трактовал произведение Фрейданка «Разумение», читал лекции по эпосу «Гудрун», а также о романе Гартмана фон Ауэ «Эрек», увлекая слушателей в средневековый рыцарский мир — мир приключений, сложных и запутанных жизненных судеб, мир рыцарской чести, рыцарской любви к даме сердца, мир благородных качеств женщин и мужчин. Идеалы древней эпохи живо и реально представали перед студентами XIX столетия.
Во вступлении к лекции по эпосу «Гудрун» Вильгельм сказал: «Мое толкование поэмы должно быть точным, филологическим. Но если бы я поставил перед собой только филологическую цель, то я не избрал бы для толкования поэму «Гудрун». Поэма о Гудрун вышла непосредственно из самой глубины, из самой сущности немецкого народа, жизнерадостный образ которого предстает перед нами как в чистом зеркале. Вновь познать и наглядно показать давно затерявшийся в океане времени дух народа — это задача истории древнего мира, а филология здесь служит лишь средством, хотя и прекрасным и благородным, более того, она по сути является для нас единственным путем, который может привести к цели».
Он говорил, что для написания поэмы о Гудрун, как и для «Песни о Нибелунгах», потребовалось продолжительное время. И для наглядности привел такое сравнение: «Благородные деревья растут медленно, и требуется длительное время, прежде чем они зацветут, в то время как мелкие растения покрывают целые поля и их примитивные цветы появляются каждое лето».
Он восхищался песней о Гудрун: «Она вводит нас в родное тепло домашней жизни; она раскрывает душу благородных женщин. Не герой, каким бы великолепным и прекрасным он ни описывался, является центральным образом повествования, а его жена; и я не знаю, где бы еще с таким совершенством, глубиной и правдивостью было бы описано величие души, предстающей перед нами среди унижения».
Разумеется, Вильгельм мог бы читать курс лекций и о большом периоде средневерхненемецкой поэзии, но, как говорил он сам, в этом случае многое пришлось бы пропускать или сокращать. И тут он был похож на своего брата: ему больше нравилось уходить в глубину, чем шагать по верхам. Для него было гораздо ценнее досконально исследовать одно крупное произведение поэзии, чем скользить по поверхности целого столетия.
Ученый, такой чувствительный к языку, сразу оценил величие поэмы «Гудрун» и не переставал
Подобное идеалистическое понимание поэзии Вильгельм обнаружил и в произведении Гартмана фон Ауэ «Эрек». Он охарактеризовал это эпическое произведение из числа романов о короле Артуре как «одно из лучших произведений рыцарской поэзии». Одновременно он не раз подчеркивал, что для него важное значение имеет также постижение настоящего через прошлое. И приводил такое сравнение: «Загрязненный колодец очищают не для того, чтобы кто-то мог с наслаждением любоваться своим лицом в его зеркале, а для того, чтобы в нем вновь забил источник, и напитал, и сделал плодотворной землю, ставшую сухой и бесплодной».
Кроме лекций в университете, в эти берлинские годы братья Гримм читают доклады на заседаниях в академии. Это были в полном смысле научные сообщения по самым разнообразным вопросам, которые затем публиковались в трудах Академии наук.
Но при всей занятости братья не забывали и о начатых ранее исследованиях. Якоб продолжал трудиться над сборником «Судебных приговоров». В 1842 году вышел третий том. В 1844 году он подготовил второе издание двухтомной «Немецкой мифологии». «Если я стараюсь, чтобы молодой побег немецкой мифологии уже сейчас смог вторично покрыться листьями, — писал он образным языком, — то это делается с еще большей надеждой на его будущий, ничем не стесненный рост». Якоб был убежден, что обращение к старине имеет не только академический интерес. Свет прошлого должен отражаться в настоящем, любая же недооценка прошлого отрицательно скажется на будущем.
В новом издании «Немецкой мифологии» он хотел показать, что каждому народу вера в богов была так же необходима, как язык. И вновь раскрывая перед читателями богатство мира, наполненного богами и духами, говоря о вере прошлых поколений в сверхъестественные явления и видя в ней проявление творческой силы воображения, Якоб отрицал существовавшее мнение, будто «жизнь целых веков проходила в сумерках тупого и безрадостного варварства». «Это противоречило бы духу любви и доброты нашего творца, — писал он, — который заставлял солнце светить всем временам и всем людям, таким, какими он их создал, одаривая их высокими качествами тела и души, вселял в них сознание высшей власти; всех времен, даже тех, что объявлялись самыми беспросветными, касалось божественное благословение, которое сохранило народам с благородными задатками их обычаи и право».
Желая отдать справедливость прошедшим векам, он выступал против мнения о якобы «темном средневековье»; для него любое время, любое столетие было преисполнено творческих сил.
Сам факт появления второго издания «Немецкой мифологии» говорит о возрастании интереса к мифологическим, а также героическим и легендарным образам.
Одновременно Якоб занимался переработкой «Грамматики», а также «Словарем немецкого языка». Объем работы был столь велик, что он иногда терял веру в себя и в свои силы: «Мы, люди, ввязываемся в такие планы, которые потом не в состоянии осуществить так, как это представлялось нам в тот момент, когда они составлялись». Но опять, как то видно из его письма к Дальману, приходила уверенность: «В моем сознании зреют еще пять или шесть книг, которые я с удовольствием бы написал и для которых уже собран материал».