Братья наши меньшие [Мы вовсе не такие]
Шрифт:
Когда я сижу как-то за ужином, в другой комнате звонит телефон. Чингис всего лишь на минуту остается один в столовой. Результат: заварочный чайник вместе с нахлобученной на него вязаной водогрейкой сорван со стола и лежит разбитый на полу. В другой раз на кухне засвистел чайник, пришлось выйти потушить газ. Возвращаюсь — Чингис похитил у меня с тарелки бутерброд, а заодно и полотняную салфетку, которую не желает отдавать, и носится с ней вокруг стола. Спасаясь от меня, он с невообразимой ловкостью огромным прыжком проскакивает через раздаточное окно прямо в кухню.
Интересно, чувствует ли себя Чингис все еще у меня в плену или он теперь уже «дома»?
На семнадцатый день своего пребывания Чингис внезапно срывается с цепи в саду. Когда я отправляюсь его ловить, он ведет себя отнюдь не так, как вырвавшееся на волю животное, стремящееся удрать. Явно довольный и веселый, он беснуется и прыгает вокруг клетки с ежом, призывая и меня принять участие в его игре. Когда мне удается его схватить, он безо всякого сопротивления разрешает надеть на себя ошейник с поводком. Двумя днями позже он опять срывается с привязи и на сей раз протискивается через щель в заборе в соседний сад, где внимательно обследует каждый стул и каждый цветочный горшок; но, прежде чем соседи успевают его заметить, мне удается выманить его оттуда, подкрепив свою притягательную силу куском мяса…
Но когда что-нибудь несколько раз подряд проходит гладко, становишься легкомысленным и беспечным. Вернувшись через три дня поздно вечером домой, я узнаю, что Чингис уже полтора часа как пропал. Исчез бесследно. Причем вместе с цепью. В соседских садах его нет и не было. Моя жена ищет уже долгое время и вся окоченела — у нее зуб на зуб не попадает, ведь дело происходит в декабре. Наконец я обнаруживаю, что забор между нашим садом и граничащим с ним городским парком поврежден. Значит — в погоню! Придется мне, словно какому-нибудь индейцу, при лунном свете обшаривать всю округу в поисках следов. Однако широкие лапы волка нигде не вдавливались в заиндевевшую почву. Что делать? Но тут я обнаруживаю на ухоженной дорожке парка след от волочившейся за беглецом цепи. Ура! За цепь-то я его мигом ухвачу! А изловить Чингиса совершенно необходимо до наступления утра, до того как отопрут ворота парка. Иначе ситуация станет просто опасной: шутка ли — волк вырвался на волю! Сколько тогда найдется услужливых «смельчаков», готовых пристрелить «дикого зверя», даже если это совершенно безобидное животное!
Мне вспомнился случай с двумя ручными орлами, происшедший несколько месяцев назад в Альпах. Это были две прекрасно обученные птицы, которых спокойно можно было выпускать летать на воле, потому что на зов своего хозяина они тотчас же возвращались и садились ему на руку. Вот такие это были птицы. Тысячи зрителей любовались на высокой горе Хафелекар, близ Инсбрука, плавными полетами этих изумительных, величественных птиц в прозрачном как стекло горном воздухе. Когда же владелец орлов однажды решил продемонстрировать их в другой местности, они заблудились и не нашли дороги назад.
— Ничего страшного, — утешал себя их хозяин, — как только откуда-нибудь сообщат, что их видели, я сейчас же туда поеду, и они, конечно, тут же прилетят и сядут мне на руку, как всегда!
Но хотя в газетах и на специально вывешенных плакатах было обещано вознаграждение за возврат птиц, через несколько дней пришло сообщение, что одного орла уже пристрелили. Он доверчиво полетел навстречу людям, уселся на забор — и тут же один восемнадцатилетний паршивец сбегал за ружьем и с расстояния в несколько метров застрелил орла наповал. Правда, потом он испугался ответственности и зарыл благородную птицу в навозной куче. А еще пару дней спустя подобная же участь постигла и второго красавца. Правда, по новым охотничьим и природоохранительным законам подобные «отважные стрелки», похваляющиеся тем, что подстрелили орла, не отделываются так легко, как прежде, просто денежным штрафом. Но чудесных птиц ведь все равно этим не воскресить!
Однако вернемся к Чингису. По следу, оставленному волочащейся цепью, я отчетливо вижу, что мой дорогой волк проследовал именно по всем тем дорожкам, по которым мы вместе с ним гуляли здесь неделю назад. Наконец я обнаруживаю в темных кустах две светящиеся серебристые точки: вероятно, волк следит за мной уже некоторое время, но не подает признаков жизни. Я его окликаю, но светящиеся точки тут же исчезают — их снова поглотила тьма. А потом я обнаруживаю, что цепь он потерял. Как же мне его теперь изловить? За что хватать?
Иду домой, беру на кухне жаркое на завтра — приличный кусок свинины (завтра должна прийти прачка, и теперь неизвестно, чем ее кормить!). Нарезаю мясо на маленькие кусочки. Когда я выхожу из дому, замечаю, что Чингис следовал за мной до самого забора нашего сада, однако, завидя меня, снова убежал в парк. Черт бы его побрал! Я снимаю перчатку и, положив на ладонь мясо, маню, подзываю, уговариваю, а рука на ночном морозном воздухе жутко мерзнет, прямо болеть начинает! Наконец от близлежащих кустов нерешительно отделяется едва видная тень, Чингис подкрадывается ко мне и берет с руки кусочек мяса. Но когда я пытаюсь другой рукой удержать его за шею, он злобно щелкает зубами. Нет, так дело не пойдет.
Тогда я медленно начинаю отходить к забору и раскидываю за собой кусочки свинины. Там, где духовитый след проходит меж низеньких елочек, волк в нерешительности останавливается; приходится удваивать порции. Волк не сразу соблазняется, опасаясь какого-то подвоха с моей стороны, но жареная свинина — это ведь не надоевшие конские потроха, которыми приходится довольствоваться каждый день; и он решается пройти еще шаг, ну еще последний, ну еще один кусочек схватить и незаметно для себя оказывается уже в нашем саду, а моя жена быстро заслоняет приготовленным заранее щитом отверстие в заборе.
Тем временем уже полночь. Завтра у нас обоих будет насморк, а на обед придется есть картошку в мундире. Зато Чингис снова на месте. А на той неделе нам привезут изготовленную для него прекрасную просторную клетку, из которой не под силу будет вырваться даже льву.
Вчера я забыл как следует запереть засов на клетке Чингиса, установленной в цокольном помещении дома. У Чингиса появилось два часа времени на то, чтобы выйти и ознакомиться на свой манер со всей комнатой. После этого «ознакомления» она выглядела так, словно десяток чертей справлял в ней свои оргии. Все стулья опрокинуты, ножки их надгрызаны. Все содержимое шкафа вытряхнуто и рассыпано по полу: бинты размотаны, поводки разжеваны, а сверху все посыпано гипсом из разорванного бумажного пакета, полотенца и халат сорваны с крючков — не осталось ничего такого, что не привлекло бы внимания волка. А сам он стоит посреди этого разгрома с таким глупо-невинным и довольным видом, что у меня даже не поднимается рука его наказать. Я же сам виноват, что забыл его запереть. А он ведь стал уже такой послушный! Когда открываешь дверцу его клетки, терпеливо ждет, пока на нем застегнут ошейник, а потом вполне чинно семенит рядом со мной на поводке во время прогулок. Молодец, Чингис! Даже все запреты, касающиеся жилых комнат, он усвоил. Он уже не устраивает там никаких безобразий и ничего не утаскивает (правда, до тех пор, пока в комнате кто-нибудь есть).
Словом, я не теряю надежды, что из Чингиса еще получится приличный и благонравный «домашний волк».
В семидесятых годах прошлого века ныне покойный директор цирка Карл Кроне был еще сыночком владельца небольшого зверинца «Менажери коцтиненталь». Вместе со своим старшим братом ему приходилось участвовать в выступлении вместе с «дикими волками». Чаще всего при этом им удавалось отделываться парой царапин. Но старшему брату не повезло: несколько лет спустя его так отделал «ручной» медведь, что он вскоре умер. Если из такого зверинца когда-нибудь убежит волк, то из-за этого не станут поднимать такой шумихи, как из-за убежавшего льва или тигра. Потому что бегающего по улицам волка всегда примут за овчарку, а поскольку его ценность не очень велика, то владелец не станет особенно стараться изловить беглеца. Однако вырвавшийся на волю волк может иногда причинить серьезный вред. Так, известен случай, когда в 1947–1948 годах одинокий волк, обитавший среди болотистых мест Лихтенмора, нанес ущерб в несколько сот тысяч марок!