Братья наши меньшие [Мы вовсе не такие]
Шрифт:
Ее любовь ко мне была безгранична. Она, наверное, разорвала бы в клочья собственного щенка, чтобы защитить меня! Когда я в прежние времена, еще там, в усадьбе, развлекался тем, что прятал ее щенят в разных местах дома, чтобы она их потом разыскивала, она охотно, не сердясь и не огрызаясь, играла со мной в эту игру, вряд ли доставлявшую ей удовольствие, и терпеливо собирала свое потомство в кучу.
Причем любовь ее отнюдь не зависела от желудка [8] . Я никогда сам Сенту не кормил. Собака просто сделала меня своим идолом, и никто уже был не в силах тут что-нибудь изменить. Вот и раньше, когда я часто отлучался из усадьбы и иногда неделями отсутствовал, Сенту кормила прислуга, ведущая в доме хозяйство. И тем не менее собака неизменно брала мою сторону, если мы при ней делали вид, что ссоримся.
8
Немецкая
А что касается ее неаристократического внешнего вида, то он меня больше не смущал. Я нашел прекрасный выход из положения: всем, кто, завидя мою собаку, пытался скорчить презрительную гримасу, я доверительно объяснял, что это редчайшая порода — чистокровная исландская овчарка и что я заплатил за нее огромные деньги. И еще много лет спустя после того, как Сенты не стало, многие знакомые осведомлялись у меня, куда же делось то прекрасное и ценное животное…
Гулять мы ходили с ней в Грюневальд, и там я ее, шутя и играя, научил такому трюку: стоило мне ей совсем тихо, шепотом скомандовать «место!», Сента немедленно ложилась, где бы она ни была. Никто не мог заставить ее сдвинуться с места, если я ей приказал лежать, даже члены моей семьи. Она считала себя именно моей собакой. Моей, и только моей. Если я укладывал ее прямо где-нибудь посреди дорожки парка и отходил в сторону, то мог издали наблюдать, как прогуливающиеся там люди осторожно обходили ее стороной или вообще боялись пройти мимо нее, останавливались и всячески уговаривали ее встать и идти домой. Но Сента ни на какие уговоры не поддавалась. Однажды я решил проверить, сколько же времени она будет лежать, если я уйду и спрячусь? Прошло больше часа, прежде чем она поднялась и потрусила домой.
Потом, когда ее уже не стало, я часто сокрушался о том, скольким вещам я мог бы играючи ее научить, если бы только выделил хоть пару часов на то, чтоб с ней позаниматься. Она была такая умница! Но нам же всегда некогда! Ведь пока она еще была, я никогда не относился к ней особенно всерьез. Даже сколько-нибудь стоящей фотографии у меня не осталось: казалось, чего уж там стараться снимать беспородную дворняжку, купленную за пять марок…
Но настал день, когда Сента ночью… напачкала в комнате. Я был крайне удивлен, возмущен, я просто негодовал! Как же так? Моя гордость владельца образцовой, воспитанной собаки была посрамлена. Собаку надо наказать! И я ее наказал. Второй раз в ее жизни. Она не защищалась, не скулила, не рычала. У меня возникло неприятное ощущение, что в той же смиренной безропотной манере она дала бы мне себя задушить, забить до смерти. Но нельзя же, черт возьми, оставлять безнаказанным такой мерзкий поступок: старая собака, и вдруг начинает пачкать в комнате!
На следующее утро обивка дивана в столовой оказалась изодранной в клочья. Пружины торчали из развороченного нутра во все стороны, а лоскутья обивки были разбросаны по всему ковру. Сенту я нашел на кухне возле водопроводного крана, и, когда я открыл его, она принялась жадно лакать воду.
Оказалось, что она неизлечимо больна, моя Сента. Злокачественная опухоль уже поразила почти все внутренние органы и доставляла ей, по-видимому, невыносимую боль. Пришлось ее усыпить. Заснула она тихо и спокойно. Но каждый раз, когда я вспоминаю о том, что наказал ее, больную, перед смертью, я чувствую себя словно судья, который узнает о невиновности осужденного после того, как тот многие годы провел в тюрьме по его милости. Я прямо не мог простить себе свое ослепление, я мучился и казнил себя…
Потом возникли еще и трудности с захоронением. Собачьи трупы у нас полагается сдавать на специальный ветеринарный приемный пункт. Но этого я не в силах был сделать. Не мог, вот и все. Поскольку теперь уже прошло много лет с тех пор, как происходили эти события, я могу сегодня признаться: ночью я прокрался в Грюневальд и там захоронил Сенту. Я один знаю, где ее могила.
С тех пор у меня дома перебывало немало животных. Однако собаку я долго не решался завести. Правда, позже у нас все же появилась новая собака. А спустя некоторое время и другая. Но это были собаки, принадлежащие всей семье. Это были не мои собаки. Моей была только Сента.
Глава десятая
Волк Чингис
Теперь он покоится на высоте 2300 метров над уровнем моря, там, наверху, в Доломитовых Альпах, где буйные ветры гоняют мокрые тучи, раздирая их в клочья об острые зубчатые края гранитных скал… Там, где в древние времена горные волки загоняли овечьи стада к обрывам, с которых они срывались в пропасти, там теперь лежит Чингис, мой первый ручной волк. Ребятишки нашего хозяина, горца Палузелли, водрузили у изголовья его могилы деревянный крест и несколько дней подряд играли в «похороны»: сносили на могилу целые охапки альпийских роз и синей горечавки, которые собирали на окрестных лугах. Потом им игра надоела, и они принялись играть в другие игры. Но все равно я уверен, что, когда они вырастут и станут взрослыми, они обязательно будут иногда вспоминать и рассказывать про «самого настоящего волка», который в течение нескольких недель жил в их затерянной в горах и Богом забытой хижине.
А вот что вспоминаю я. Должен признаться, что я тогда несколько своеобразным, если не сказать легкомысленным, образом приобрел своего первого волка. Вообще-то я собирался завести собаку. Но меня возмущало то, что за собаку взимают налог — с какой, спрашивается, стати его платить? А кроме того, мне, зоологу, всегда хотелось узнать что-то новое, до тех пор неизвестное о животных. Собак же уже вдоль и поперек изучили известные ученые, не мне чета, и какие только знаменитости не заключали с ними самую тесную дружбу! Что уж о них можно узнать особенно нового? Но волк — другое дело. Волки ведь предки всех существующих собачьих пород. Иметь дело с маленьким волчонком, вести за ним повседневные наблюдения, должно быть, безумно интересно! А если он впоследствии действительно «озвереет» и захочет меня сожрать, то ведь его всегда можно заблаговременно отдать в зоопарк. Значит, решено: я заказываю себе волчонка.
Ждем его с нетерпением. Но ничего не привозят. За это время я давно бы мог выбрать себе любого из четырех волчат в Галльском зоопарке, но я ведь хочу дикого, из леса. Я настойчиво шлю напоминания в зооцентр, бью телеграммы. Вместо ответа в один прекрасный день к дому подкатывает повозка и четыре дюжих мужика, кряхтя и отдуваясь, стаскивают с нее огромный и тяжеленный ящик. Большими буквами на нем написано: «Живые хищники! Осторожно!» Вся улица собралась вокруг этой здоровенной «посылочки» — в таком просторном вместилище вполне свободно мог бы разместиться взрослый лев! Но внутри очень тихо. После того как мы пододвинули ящик вплотную к клетке, подняли задвижную дверцу и стали манить спереди куском мяса, а сзади тыкать палкой, оттуда появился, нет, не волчонок, а крупный волчище, ничуть не уступающий по своим размерам волкам Берлинского зоопарка… Вот так номер! Я просто в недоумении. Ведь выступать на ролях дрессировщика диких зверей совершенно не входило в мои планы…
Поначалу он очень пуглив. Шкурку от кровяной колбасы, которую я ему бросаю, он зарывает носом в опилки. Зато выпивает две миски воды — очень пить хочет. Когда я протягиваю ему руку, он пробует ее цапнуть, но очень нерешительно. Получив щелчок по носу, тотчас же отступает.
Мы начинаем подыскивать для него подходящее имя. Волк ведь из Сибири, значит, это должно быть что-нибудь азиатское. Может быть, Чингисхан? Но это означает что-то дикое, необузданное и жестокое. Нет, лучше просто Чингис.
— Чингис! — подзываю я его к себе.
Он опять щелкает зубами — хочет цапнуть, но, получив снова по носу, делается любезней и, во время того как пьет, даже разрешает почесать себе шею. Вечером я слышу из подвала высокий и протяжный волчий вой.
Должен признаться, что все же страшновато, когда Чингис щелкает зубами в мою сторону, стараясь схватить своими мощными, усаженными острыми «шипами» челюстями мою руку. Звук при этом такой, словно защелкивается капкан. Мою жену он на другой же день цапнул за указательный палец, и хотя ранка не столь велика — длиной всего в сантиметр, — однако такая болезненная, что приходится обратиться к врачу. Тем не менее эта бесстрашная женщина уже вскоре снова отважно залезает к нему в клетку (оказывается, она поспорила с продавцом из гастрономического отдела на три бутылки шампанского, что сделает это уже через три дня после появления у нас волка…). Впрочем, наш «злой волк» уже сильно «подобрел». Теперь он все чаще разрешает чесать себя за ушами и обследовать. При этом выясняется, что это не волк, а волчица! Но имени уже менять не будем: как был «волк Чингис», так пусть и останется. Вечером он снова кусает мою жену, на сей раз впивается ей зубами в предплечье.