Братья-оборотни
Шрифт:
— Тебя? — изумилась Белла.
— Да ты крутой рыцарь! — воскликнул дракон и расхохотался. — Отчаянный… Хороший король из тебя выйдет.
— Дык, — скромно сказал Роберт. Подождал немного и спросил: — Так ты сведешь меня с тем колдуном?
— Не сведу, — отрезал дракон. — Я бы рад был, но никакого колдуна нет. Меня превратила в дракона лично богиня Фрея, а с ней свести я тебя не смогу. Могу только помолиться ей за тебя, но тут ты уж сам решай, готов ты рискнуть, что Иисус заревнует, или не стоит оно того.
— Лично богиня Фрея, — задумчиво повторил Роберт. — Расскажи мне, пожалуйста, как оно было.
—
— Технически, стало быть, невозможно, — пробормотал Роберт себе под нос. — Нет, не понимаю! Богиня Фрея — она на летающей тарелке прилетела?
— Кря, — сказал дракон и спрятал голову под крыло.
Роберт понял, что угадал.
— Ну ни хуя себе, — прошептал он. — Вот, значит, как дело обернулось…
Это было неожиданно. Насколько Роберт помнил рассказы товарища Горбовского, согласно инструкции, утвержденной комконом и фактически имеющей силу закона, единственным методом научного эксперимента над чужой разумной расой является наблюдение, а активные этологические эксперименты допускаются только над неразумными или полуразумными видами. Если коммунары объявили наш народ полуразумным… а ведь все сходится! Никаких контактов, ибо зачем человеку контактировать с собакой или, скажем, с полумифическим хомо эректус? С ними надо не контактировать, их надо воспитывать, а вернее сказать, дрессировать. И эксперименты… Помнится, был на базе прогрессоров один хер по имени Яков, так он все доставал товарища Горбовского, дескать, давайте устроим аборигенам деловую игру по мотивам их народного фольклора, заколдуем кого-нибудь или живого эльфа покажем… А теперь товарищ Горбовский помер в неведомой техногенной катастрофе, а может, и не сам помер, а ухайдокали его излишне любопытные пидарасы от науки… Теперь, получается, всей Англии пиздец пришел? Если эти мудаки начнут превращать рыцарей в драконов не единично, а массово… они, суки, любят массовое производство…
Дракон в это самое время думал, что та загадочная летающая херня, которую узурпатор почему-то назвал тарелкой, и про которую сам дракон и думать забыл, должна быть как-то связана с богиней Фреей. И если вспомнить все туманные слухи и легенды, связанные с летающими херовинами над тем проклятым болотом… Уж не началось ли вторжение нечисти, предсказанное Иоанном богословом? Там, правда, говорилось не про летающие херовины, а про четырех всадников, но откровения богословов всегда излагаются аллегорически, ибо пророчество, понятое слишком рано, не сбывается, что несложно обосновать…
— Мальчики, чего это вы так поскучнели? — спросила Белла. — Что-то случилось?
— Да, кое-что случилось, — мрачно произнес Роберт. — Понять бы еще, что именно… Уважаемый дракон, ты точно ничего не хочешь мне рассказать?
Дракон вытащил голову из-под крыла и твердо ответил:
— Точно не хочу. Ибо не пришло еще время всеобщего взаимопонимания.
— Еб твою мать, как я ненавижу всю эту мистику, — сказал Роберт и вышел, не попрощавшись.
— Чего это он? — спросила Белла.
— Расстроился, — объяснил дракон. — Интриганы всегда расстраиваются, когда
— Ах, милый! — вздохнула Белла. — Как это романтично! На полу, на медвежьей шкуре, рядом с печкой новейшей конструкции… Я люблю тебя, мой пернатый герой!
И припала к ороговевшим устам пернатого героя долгим поцелуем. А потом открыла сундук, вытащила медвежью шкуру, расстелила на полу, и овладел ею пернатый герой на этой шкуре, и было это весьма романтично. Но насчет когтей Роберт, сука, правильно говорил, пол-шкуры изодралось в клочья, нельзя дракону спать на льняных простынях, изорвет на хер в первую же ночь. Но зато как романтично…
Отец Бенедикт сидел на скамеечке в тихом уголке монастырского сада. Это была особая скамеечка, отец настоятель облюбовал ее для уединенных размышлений, и нарушать уединение отца настоятеля в такие минуты не дозволялось никому. Только лишь дважды за всю историю аббатства святой отец принимал посетителей на этой скамеечке, один раз это был Кларк Локлир, другой раз — святой Михаил. А чтобы отец Бенедикт принимал здесь простого монаха — такого не бывало никогда, и, многие полагали, никогда не будет. Но они ошибались.
— Святой отец, брат Мэтью по вашему повелению прибыл, — доложил брат Мэтью и опасливо покосился на прислоненный к скамейке чудотворный посох.
— Вижу, что прибыл, — добродушно проворчал отец Бенедикт. — Целуй руку и садись рядом, будем беседовать.
Брат Мэтью преклонил одно колено, поцеловал руку отцу настоятелю, затем сел рядом.
— Благодарствую за великую честь, — сказал он. — Не знаю, в чем тут дело, но клянусь оправдать и не посрамить, что бы оно ни было… того самого…
— Не клянись, — строго сказал ему отец Бенедикт. — Ибо господь наш Иисус Христос ясно сказал: «Не клянись». Понял, чадо?
— Так точно, — почтительно ответил Мэтью. — Прошу простить невольный грех и осмелюсь, воспользовавшись случаем, попросить разъяснения вот по какому вопросу. Господь наш Иисус Христос, помнится, также говорил: «Не суди», однако…
— Цыц, — перебил его отец Бенедикт. — Заткнись, чадо, покуда невольный и невеликий грех не перерос в грех большой и неискупаемый. Не твое дурацкое дело, чадо, толковать священное писание, для того есть особые иерархи и не суйся, чадо, со свиным рылом в калашный ряд. Понял?
— Так точно, — кивнул Мэтью. — Еще раз прошу простить грех, по-прежнему невольный, клянусь… бля…
Отец Бенедикт рассмеялся и сказал:
— Лучше помолчи, чадо, и не умножай невольных грехов сверх минимально неизбежного уровня. Скажи мне лучше вот что. Ведомо ли тебе такое понятие — атеизм?
— Гм, — сказал Мэтью. — Латынь я разумею не в совершенстве, но… теос — бог, теизм — божественность, атеизм, стало быть — отсутствие божественности… безблагодатность?
— Хуже, — сказал Бенедикт. — Атеизм суть ересь, отрицающая само присутствие бога во вселеной.