Братья с тобой
Шрифт:
На крыше дежурить опасно: врагу открыт со всех сторон, загородки на краю скатов нет. За ребенка особенно беспокойно.
Борис Петрович развлекает людей, спрятавшихся у них от бомбежки. Он их уже приглашал не однажды. Люди рассудили правильно: сидеть долго, а тут хоть поуютней. Дом старый, кирпич в нем словно чугунный, гвоздя не забить. Стена в коридоре капитальная, толстая, наружные стены — тоже.
— Научится человек когда-нибудь голод преодолевать? — не без иронии спрашивает высокий мужской голос. Это муж Шурочки Мамаевой с третьего этажа.
— Приучал цыган кобылу не есть. Совсем было приучил, да сдохла, — бормочет
— Об этом лучше не думать, — говорит Борис Петрович. — Известно, что полное голодание — это одно, а недоедание, как у нас, — это совсем другое. От него надо просто отвлечься. Давайте вспоминать хотя бы стихи, кто что знает.
— Могу начать, — говорит Шурочка:
Саше случалось знавать и печали, Плакала Саша, как лес вырубали. Ей и теперь его жалко до слез: Сколько там было кудрявых берез!— Отбой воздушной тревоги! Отбой воздушной тревоги!
Соседи уходят. Прощаясь, Борис Петрович спрашивает одну из соседок:
— Что ж дядя Паля не спустился?
— Совсем он плохой, Борис Петрович. Лежит седьмой день.
Дядя Паля умер в начале января. И еще кое-кто из мужчин. Да и сам он, Борис Петрович, хорош… Странно, что голод стал меньше ощущаться, чем вначале. Притерпелся, что ли?
Мысли не оставляют его. Вспоминается жизнь, прошедшие годы, работа, споры. Вспоминается защита докторской диссертации. Прошла она здорово, несмотря на возражения оппонентов и каверзные вопросы некоторых «заклятых друзей». Называли «виталистом», а почему — вряд ли сами понимали. Он же никогда не был беспомощным, бескрылым эмпириком — и никогда не уповал на бога. Он дотошно, самостоятельно изучал Маркса и Энгельса, никому даже не докладывая об этом. В подлиннике изучал, мучительно листая словарь, закрыв чистым листом бумаги перевод на русский язык: искал погрешностей перевода, хотел полнейшей точности.
Борис Петрович любил жизнь, любил природу. Ум его не цеплялся за рассудочные построения иных теоретиков, а всегда исходил из реальной практики. Но практики не единичной, а обобщенной, с учетом всего, что совершалось вокруг, с готовностью к обобщению, даже с жаждой его. Борис Петрович Лоза считал себя настоящим марксистом, хотя понимал, что сделал он пока еще мало.
Силы его были в самом расцвете, когда грянула война. Еще молодой, а детей уже вырастил. Они разлетелись, как птенцы из гнезда. Младший, славный, добрый мальчишка, самый красивый из всех его детей, погиб на Ладоге. Страшно поверить, но письмо из училища было достаточно ясным: утонул во время эвакуации по Ладожскому озеру. Юная жизнь… Сколько бы он успел, каких бы внуков отцу своему вырастил!
Второй его мальчик, Сева, был сейчас в безопасности. Но не надолго это. Отцу ли не знать характера сына! В финскую войну пошел добровольцем? Пошел. И в эту пойдет. Не сегодня, так завтра.
Война эта короткой не будет, наивно надеяться. На границах определенно были диверсии; Борис Петрович слышал стороной: на то проклятое воскресенье 22 июня в наших воинских частях угоняли технику подальше, сливали бензин, стояли без боеприпасов. Кто-то приказал, не само же оно так сложилось. Скольких людей сажали в тюрьму без разбора, ни за что ни про что, а настоящих врагов прозевали. Борис Петрович давно размышляет об этом, а сказать? Кому скажешь, кроме жены! Думали песнями воевать, боевыми словами, — а теперь вот платим человеческими жизнями и родной землей.
Мучили Бориса Петровича и думы о судьбе Ленинграда. Почему продовольственные склады были сосредоточены в одном месте? Научимся мы когда-нибудь хозяйствовать рачительно, без ненужных потерь, или вечно будем выезжать на безмерном богатстве земли своей? Конечно, советский строй и сам по себе гарантирует победу, он — новое, он победит в любом случае. Но он должен побеждать без таких потерь и промашек, и много скорее.
Сейчас, в военное время, порядок четкий, железный. В Ленинграде и прежде существовал рабочий контроль, ворам не давали размахнуться. Сейчас еще строже. Что людям положено из продуктов — выдают. За воровство расстрел. Всегда бы такая дисциплина, всюду бы, — многих бы бед не случилось.
И о дочке вспоминал Борис Петрович, о беспокойной своей старшухе. Не везет девчонке: только вышла замуж как следует, только семья образовалась — и вот, на тебе. Костя пишет, он недалеко, на Ленинградском фронте. По характеру никак не военный человек, шляпа, говоря попросту. В науке умница, в житейских делах типичная шляпа. Но Маше нужен именно такой. Хоть бы он живой остался. Вроде третьего сына.
Проводы дочери на вокзале были долгими. Поезд стоял часа три. Когда заняли места в вагоне, Маша вспомнила, что забыла взять в дорогу сыр — она специально купила.
Отец любил свою дочку. В ней было многое от него, и во внешности и в характере. Было, вместе с тем, и от матери — ее энергия, решительность, динамичность. При напоминании о забытом сыре Маша сказала: «Ну ничего, пустяки», — а на рожице досада. Так и не выучилась девочка скрывать свои чувства, хотя и старалась, как учили взрослые. С детства старалась.
Он тогда сказал: «Доченька, я привезу!» И, хотя она отговаривала, поехал. И успел. По пути купил три свежих французских булки, горяченьких даже. Всё ей. Она удивлялась, была довольна, благодарила. А потом, уже в Ашхабаде, готова была бить себя: зачем не помешала ему поехать? Сыр остался бы дома, для них.
Сам он с первых же дней войны пошел на строительство оборонительных сооружений. Сделали бригадиром. С группою женщин, вооруженных лопатами и тачками, уезжал за город, в район Петергофа. Рыли траншеи. Копали их быстро, себя не жалея. А кончилось тем, что едва уехать успели, — немец катился лавиной, приближался буквально на глазах. Использовать траншеи не удалось.
Борис Петрович ездил со своею бригадой всюду, куда посылали. Строили доты на окраинах города, рыли бесконечные линии траншей. Уже сказывалось недоедание, люди уставали быстрее, но по-прежнему делали всё что могли.
Телеграмма о рождении внучки дошла, но отвечать на нее уже не было сил. Он перестал писать письма. Изголодался скоро, — он же привык есть как полагается. Рослый, плотный мужчина, он любил пошутить за столом и, если на обед был гусь, говаривал: «Глупая птица гусь: на одного много, на двоих мало».
Он любил рассказывать, — ему было о чем рассказать. Бесконечные экспедиции, охота, интересные биографии растений. Как он их знал! Маленькая Маша очень удивлялась, узнав, что родная наша картошка приехала из Южной Америки, где она росла в диком виде и совсем не такая, как сейчас.