Братья Шелленберг
Шрифт:
И вернулся в самом деле.
В этот день должно было состояться совместное заседание представителей правительства и рабочих союзов, на которое был приглашен Михаэль для доклада о своих планах.
Немного опоздав, как всегда, Михаэль спускался по лестнице так быстро, что Ева, которая должна была проводить его на заседание, с трудом поспевала за ним.
В эти беспокойные дни Михаэль обычно выходил из дома через запасный подъезд. Но не успел он стать на первую ступень этого подъезда, как ощутил сильный удар в левое плечо. Ему показалось, что его толкнули в плечо тяжелой палкой, железной полосой.
– Он стрелял в Шелленберга! – крикнул шофер и показал на человека с одутловатым, покрытым грязью лицом, которого повалил на землю.
Это был каменщик с рыжими усами, поклявшийся накануне отомстить.
Михаэль даже не слышал выстрела. Звук заглушён был уличным шумом. Все это произошло в какие-нибудь две секунды. Михаэль все еще стоял на ногах, недоумевая. В плече он по-прежнему чувствовал сильную боль.
– Ты ранен? – спросила Ева, глядя ему в лицо расширенными от ужаса и волнения глазами.
Михаэль покачал головой, он не мог выговорить ни слова. Боль в плече становилась все сильнее.
– Ах, да ведь тут кровь! – крикнула Ева и, достав свой носовой платочек, поспешно просунула его Михаэлю под жилет.
В смятении она пыталась втянуть его обратно в дверь подъезда.
Наконец, Михаэлю удалось заговорить.
– Эго ничего, – сказал он. – Пустяки! Что ему нужно было? – крикнул он, обращаясь к людям, толпившимся вокруг покушавшегося.
Все это произошло среди бела дня, около трех часов пополудни.
Часом позже стая газетчиков мчалась по улицам со свежими еще листами и орала.
– Покушение на Михаэля Шелленберга! Безработный стрелял в Шелленберга!
В вечерних газетах появились только короткие заметки. Безработный, – гласили они, – стрелял из револьвера в известного политико-эконома и химика Михаэля Шелленберга, основателя и руководителя общества «Новая Германия». Толпа собиралась линчевать покушавшегося, но Михаэль Шелленберг заступился за него. Состояние здоровья раненого, насколько это удалось установить, не внушает опасений.
В утренних газетах приводились подробные сведения. Покушение совершил некто Хейнеке, каменщик, записной пьяница, не раз уже бывший под судом. Его показания сбивчивы. Газеты склонны были считать Хейнеке слабоумным. Мотивы покушения были весьма неясны. Сначала Хейнеке заявил, будто взялся за оружие под гнетом нужды. Репортеры уже обследовали его домашние обстоятельства и, действительно, должны были констатировать, что больная жена его и четверо маленьких детей живут в неописуемой нищете, в сыром подвальном помещении площадью в четыре квадратных метра. Затем Хейнеке показал, будто хотел отомстить Шелленбергу. Он работал у общества «Новая Германия», получал нищенское жалованье, а потом его просто выбросили на улицу. Между тем у Шелленберга есть дворец в Груневальде, содержащий сотни зал, и скаковая конюшня, и все это добыто потом и кровью безработных. «Трагическая ошибка! – писала одна газета. – Покушавшийся спутал политико-эконома Михаэля Шелленберга с его братом, промышленником и финансистом Венцелем Шелленбергом!»
Хейнеке указали на его ошибку.
– Это все равно, – ответил он, – все они хороши.
Далее он заявил, что стрелял для того, чтобы попасть в тюрьму. У него оставался выбор только между тюрьмой и петлей, так как работы он все равно не мог бы найти.
Словом – потерявший руль, слабоумный алкоголик.
Бюллетени врачей, печатавшиеся в газетах, были благоприятны. Пуля, раздробившая ключицу, была извлечена в ту же ночь. Михаэль поправится через несколько недель, если только не будет каких-либо осложнений.
У Михаэля немного повысилась температура, и к вечеру его стало слегка лихорадить. Вот и все. Общее его самочувствие было превосходно. Уже на третий день он пожелал выписаться из клиники, чтобы снова взяться за работу. Но врачи этому воспротивились, прибегнув к содействию Евы, чье влияние на пациента было им известно, и Михаэлю волей-неволей пришлось остаться в клинике. Приехали комиссары снять с него допрос.
– Отпустите беднягу на свободу, – сказал Михаэль. – Он жертва общего тяжелого положения. Его отчаянный поступок не есть индивидуальный акт, в нем выразилось отчаяние многих тысяч безработных.
Через неделю температура была удовлетворительна, и рана настолько зажила, что врачи позволили Михаэлю ежедневно в течение двух часов выслушивать доклады директоров. После этого он сразу почувствовал себя гораздо лучше. Ева была с ним неотлучно.
Однажды в клинику приехал Венцель.
Венцель несколько недель провел в разъездах. Как ангел мести, появлялся он во многих своих предприятиях. Ему сопутствовали только Макентин и Штольпе. Лицо у него было холодное и угрюмое, директора и доверенные дрожали под его взглядом. Ряд директоров был уволен. Нет, Венцель Шелленберг не склонен платить высокие оклады за вялую работу. Ошибаетесь, господа! Ему нужны люди творческого ума, неизменно имеющие в виду интересы концерна.
В пути он узнал про покушение на Михаэля. В Ганновере, перед тем как сесть в кельнский поезд, он купил газету. Это было на другое утро после покушения.
– Посмотрите-ка, Макентин! – воскликнул он побледнев. – Что это значит?
Штольпе мигом дано было поручение поехать в Берлин и посылать в Кельн подробные сообщения. В Кельне Венцель купил все газеты.
– Читайте, Макентин, – сказал он с растерянной улыбкой, – в сущности, пуля этого негодяя метила в меня. Если что-нибудь случится с Михаэлем, это будет у меня на совести.
Несколько дней подряд Макентин читал в глазах у Венцеля мучительную тревогу.
Сообщения о здоровье Михаэля становились с каждым днем утешительнее, и Венцель как будто успокоился.
– Еще раз пронесло, слава богу!
Вернувшись в Берлин, он прямо с вокзала поехал в клинику.
Но врачи все еще не. разрешали посещений, которые могли бы взволновать Михаэля. Венцелю пришлось поэтому довольствоваться беседой с Евой Дукс. Ева заметила в лице Венцеля резкую перемену, словно его вдруг постигла какая-то болезнь. Он казался старше на несколько лет, черты стали жестче, и выражение их было совсем другое. Он взял с нее обещание дважды в день телефонировать ему. Она охотно дала это обещание. Венцель, казалось, страдал.