Братья Стругацкие
Шрифт:
Или Мак все же действует в нашем настоящем мире?
Да, в нашем! Конечно, в нашем. Где еще можно так зомбировать человека?
Впадая в щенячий восторг, под действием особого излучения (вот оно — давление извне, давление обдуманной идеологии) любой человек выполнит любые, самые невероятные указания неведомого Центра. И самое страшное: непонятно, на кого в этом мире можно полагаться в борьбе с тем же самым Центром, — ведь сколько ни захватывай власть, все равно среди не-смирившихся героев рано или поздно отыщется умник, решивший использовать излучающие башни по-старому, но с иными, в высшей степени благородными целями: воспитать серые отсталые массы в духе добра и взаимной любви. При этом, конечно, ни у кого не испрашивая на то согласие.
Мир страшен. Мир наполнен враждебными друг другу обществами.
Так, может, просто натравить всех на всех?
«А вот что получится, — рассудительно замечает один из героев. — Положим даже, что варвары будут сильней солдат. Побьют они солдат, порушат ихние проклятые вышки, захватят весь Север. Пусть. Нам не жалко. Пусть они там режутся. Но польза-то нам какая? Нам тогда совсем конец: на юге будут варвары, на севере опять же варвары, над нами — все те же варвары. Мы им не нужны, а раз не нужны — под корень нас. Это одно… Теперь положим, что солдаты варваров отобьют. Отобьют они варваров, и покатится вся эта война через нас на юг. Что тогда? Тогда опять же нам крышка: на севере солдаты, на юге солдаты, и над нами солдаты. Ну, а солдат мы знаем… Дайте досказать! Что вы расшумелись, в самом деле? Это же еще не всё… Еще может быть, что солдаты варваров перебьют, а варвары — солдат. Вот тут вроде бы нам самое и жить. Так нет же, опять не получается. Потому что еще упыри есть. Пока солдаты живы, упыри прячутся, пули боятся, солдатам велено упырей стрелять. А уж как солдат не станет, тут нам полная крышка. Съедят нас упыри и костей не оставят…»
Вечный замкнутый круг. «Человек один не может ни черта».
Опять тень Хемингуэя. Но теперь братья Стругацкие не робкие ученики. Они — Мастера. Сравните описание ядерного удара с описанием такого же взрыва в «Пепле Бикини». В «Пепле» нужных слов еще мало, а ненужные не все отсеяны. «Мертвый бело-фиолетовый свет… Ослепительный, более яркий, чем внезапная вспышка молнии… Все, кто находился на палубе „Счастливого Дракона“, одновременно закричали от режущей боли в глазах… Небо и океан на юго-западе полыхали зарницами…»
И все такое прочее.
А вот совсем другой уровень:
«И в этот момент та, другая Сила нанесла ответный удар, Максиму этот удар пришелся по глазам. Он зарычал от боли, изо всех сил зажмурился и упал на Гая, уже зная, что он мертв, но стараясь все-таки закрыть его своим телом. Это было чисто рефлекторное — он ни о чем не успел подумать и ничего не успел ощутить, кроме боли в глазах, — он был еще в падении, когда его мозг отключил себя… Когда окружающий мир снова сделался возможным для человеческого восприятия, сознание включилось снова. Прошло, вероятно, очень мало времени, несколько секунд, но Максим очнулся, весь покрытый обильным потом, с пересохшим горлом, и голова у него звенела, как будто его ударили доской по уху. Всё вокруг изменилось, мир стал багровым, мир был завален листьями и обломанными ветвями, мир был наполнен раскаленным воздухом, с красного неба дождем валились вырванные с корнем кусты, горящие сучья, комья горячей сухой земли. И стояла болезненно-звенящая тишина. Живых и мертвых раскатило по сторонам. Гай, засыпанный листьями, лежал ничком шагах в десяти. Рядом с ним сидел Зеф, одной рукой он по-прежнему держался за голову, а другой прикрывал глаза. Фанк скатился вниз, застрял в промоине и теперь ворочался там, терся лицом о землю. Танк тоже снесло ниже и развернуло. Прислонясь к гусенице спиной, мертвый Крючок по-прежнему весело улыбался…»
Да, в «Гадких лебедях» можно было еще надеяться на детей.
А на кого надеяться обитателям «Обитаемого острова»? Кто им-то поможет?
Под приключенческой оболочкой «Обитаемого острова» Стругацкими был заложен груз осторожной, но недвусмысленной критики брежневского СССР. Более того, эта критика оказалась востребованной в начале XXI века, и прозвучала она весьма остро в подчеркнуто либеральном боевике «Обитаемый остров», который снял режиссер Федор Бондарчук (2009). «Обитаемый остров» был заново прочитан кинематографистом как произведение антидержавническое, антиимперское. Конечно, некоторые акценты были заметно усилены сценаристами (Марина и Сергей Дяченко). Но им было что усиливать.
36
Самый любимый братьями Стругацкими роман, «Град обреченный», задумывался в те дни, когда советские танки входили в Чехословакию. Множество излучающих телевизионных башен (как в «Обитаемом острове») работали на полную мощность.
Роман писался долго, авторы его никому не показывали.
Но параллельно «Граду обреченному» Стругацкие энергично работали (с января 1969 года) над фантастическим детективом «Отель „У погибшего альпиниста“».
«Сначала
Борис Натанович подтверждает: да обоим братьям давно хотелось написать детектив. Она любили этот вид литературы, причем Аркадий Натанович, свободно владевший английским, был большим знатоком творчества Рекса Стаута, Эрла Гарднера, Дэшила Хеммета, Джона Лe Карре и других зарубежных мастеров, мало в те годы известных массовому советскому читателю. Разговоры на тему «а хорошо бы нам написать с тобой этакий заковыристый, многоходовый, с нетривиальной концовкой» велись, по словам Бориса Натановича, на протяжении многих лет.
«Нам был совершенно ясен фундаментальный, можно сказать — первородный, имманентный порок любого, даже самого наизабойнейшего детектива, — вспоминал Борис Натанович. — Вернее, два таких порока: убогость криминального мотива, во-первых, и неизбежность скучной, разочаровывающе унылой, убивающей всякую достоверность изложения, суконной объяснительной части, во-вторых. Все мыслимые мотивы преступления нетрудно пересчитать по пальцам: деньги, ревность, страх разоблачения, месть, психопатия… А в конце — как бы увлекательны ни были описываемые перипетии расследования, — неизбежно наступающий спад интереса, как только становится ясно: кто, почему и зачем…
В каком-то смысле образцом, — если не для подражания, то во всяком случае для любования и восхищения, — стал для нас детективный роман Фридриха Дюрренматта „Обещание“ (с подзаголовком „Отходная детективному жанру“). Требовалось что-то вроде этого, нечто парадоксальное, с неожиданным и трагическим поворотом в самом конце, когда интерес читателя по всем законам детектива должен падать, — ЕЩЕ ОДНА ОТХОДНАЯ ДЕТЕКТИВНОМУ ЖАНРУ виделась нам, как желанный итог наших беспорядочных обсуждений, яростных дискуссий и поисков по возможности головоломного подхода, приема, сюжетного кульбита. По крайней мере несколько лет — без всякого, впрочем, надрыва, в охотку и даже с наслаждением — ломали мы голову над всеми этими проблемами, а вышли на их решение совершенно для себя неожиданно в результате очередного (умеренной силы) творческого кризиса, случившегося с нами в середине 1968-го почти сразу после окончания работы над „Обитаемым островом“.
Собственно, кризис вызван был не столько творческими, сколько чисто внешними обстоятельствами. Вполне очевидно стало, что никакое сколько-нибудь серьезное произведение опубликовано нами в ближайшее время быть не может. Мы уже начали тогда работать над „Градом обреченным“, но это была работа в стол — важная, увлекательная, желанная, благородная, — но абсолютно бесперспективная в практическом, „низменном“ смысле этого слова — в обозримом будущем она не могла принести нам ни копейки. („Все это очень бла-арод-но, — цитировали мы друг другу дона Сэра, — но совершенно непонятно, как там насчет бабок?“ Мы заставляли себя быть циничными. Наступило время, когда надо было либо продавать себя, либо бросать литературу совсем, либо становиться циниками, то есть учиться писать ХОРОШО, но ради денег)…»