Братья Верхотуровы
Шрифт:
Степан выколотил трубку и завязал кисет. Клим спрыгнул в лодку и выжидательно посмотрел на братьев.
— Чего ж, — мотнул головою Иннокентий: — складывай багаж в наш пароход... Давай котомку!
— Вот и спасибо! — просто сказала женщина и передала свою котомку Климу, живо подхватившему ее и быстро очистившему на средней сидейке место новой спутнице.
Степан поглядел на Иннокентия, потом на женщину и крякнул.
— Ну, пушшай! — махнул он рукой: — лодка вздымет!
II.
Сначала было неловко от присутствия чужой бабы. Верхотуровы перекидывались редкими словами и частенько оглядывали свою спутницу. Та тоже притихла и все подбиралась — стараясь занимать меньше места в лодке.
Над рекой колыхался пронизанный солнцем влажный воздух, берега уплывали, пригретые дружной весною. У плывших сияло солнце в глазах — и потому нельзя было долго приглядываться, да скупо разговаривать.
Скоро уже на лодке заплескался смех женщины. Стали шутить Степан и Иннокентий. Все больше отличался последний. Он бегал плутоватым взглядом по женщине, словно ощупывал им ее волосы, ее лицо, ее фигуру. Неуклюжий, коренастый, с коротким, отрывистым смехом, с большими и сильными, точно медвежьи лапы, руками — Иннокентий, вопреки своей внешности, был большой весельчак. «Чудак» — звали его братья и курейские односельчане. И, встретив эту чужую женщину, Иннокентий теперь дал волю своей шутливости.
Он шутливо задирал ее, стараясь раздразнить. Но женщина ловко отшучивалась и это еще больше подзадоривало мужика.
— Ты, молодайка, гляди — богомолка! с посохом! — смеялся он. — Поди, пню придорожному молиться ходила?
— Пню, батюшка! — блеснула зубами женщина: — Ко пню ходила, да на тебя набрела!...
— Я, што-ли, пень? — ухмыльнулся Иннокентий.
— Однако! — мотнула женщина головой и исподлобья взглянула на Иннокентия: — Вишь ты какой крепкий, да кряжистый. Чисто обрубок еловый!..
— Скажешь ты!.. — захохотал Иннокентий.
Степан прислушался к их зубоскальству и, огребая плавно рулевым веслом, медленно спросил женщину:
— А тебя, сударка, звать-то как?.. По крещенью тебя как нарекли?
— Милитиной крестили! — обернулась она в его сторону.
— Милкой значит! — подхватил Иннокентий.
— Для кого и Милкой, всяко бывает! — ухарски вздернув головою, ответила женщина.
Мужики засмеялись.
Так, балагуря и перекидываясь шутками, плыли до той поры, пока солнце не выкатилось по ясному и глубокому поднебесью до самого полдня. Тогда Степан выглядел на берегу местечко посушее и пристал к нему.
— Ну, завтракать станем? — засуетился Иннокентий. Клим выскочил и загремел котелками. Милитина подошла к нему.
— Давай-ка, паренек, мое это — бабье дело!..
Она проворно набрала чистой воды в котелки, сходила на лодку и выбрала оттуда мешочки с провизией. И делала все привычно и расторопно, точно не сегодня, всего лишь час-другой назад, пришла она к Верхотуровым, а давным-давно плывет с ними, как своя.
Мужики поглядывали на нее и молчали. Молчал даже Иннокентий. Он возился с костром, к которому Клим натаскивал сушняку.
Милитина разыскала картошку и крупу. Проворно очистила она картофель и на мгновенье задумалась.
— Мужики! — крикнула она: — А маслице-то у вас есть?
— Масло? — переспросил Степан: — А ты, молодайка, без масла похлебку свари, да чтоб скусная была. С маслом-то мы сами хорошо варить умеем!..
Милитина улыбнулась.
— А я попробую!..
Разгорался костер, радуя привычным запахом дыма. Трещали желтые мертвые сосенки, вспыхивая ярким золотым пламенем. Белым паром дымилась сырая земля вокруг костра, кипело и булькало варево в котелках.
Зарумянившаяся, с ложкой в руках сидела Милитина на корточках и, морща лицо от пышавшего от костра жара, следила за кипящими котелками. В ожиданьи завтрака сидели и лежали вокруг Верхотуровы и молчали. Клим глядел на Милитину и радостные тени шевелились на его лице.
За зиму там, в хребтах, он отвык от присутствия женщины. А тут хлопочет, как дома, возле широкой печи, чужая баба и во всех ее движеньях, в каждом ее жесте кроется родное, свое. И звонкая река, величавая в своей многоводности, и опрокинутая лазурная чаша небосклона с ослепительно-ярким окном, солнцем, и веселый костер с желтыми языками пламени — все окрест стало вдруг как-то меньше и ближе. Все стало по-домашнему привычное и свое.
Обветренное лицо Клима светится незримою радостью. Сам не чувствует он ее, но как-то легко лежать на боку и бесцельно смотреть на небо, на реку, на костер и на раскрасневшуюся Милитину. Так бы долго лежал и пусть ползут ленивые мысли и греет молодое солнце. Но с легким вздохом, тоже о чем-то задумавшаяся, глядя на огонь, встает Милитина и по-хозяйски певуче говорит:
— Ну, завтракать, мужики! Сымайте с таганов!
Срывается Клим, шарит вокруг, отыскивая палку понадежней.
— Да ты верхонкой! — укоризненно говорит ему Милитина и смеются мужики.
Степенно и молчаливо садятся есть. Степан рушит большими ломтями ковригу и густо солит свой кусок крупной влажной солью. Иннокентий пробует похлебку, облизывает ложку и довольно мычит.
— Как без маслица-то похлебка? — лукаво спрашивает Милитина. Иннокентий игриво смотрит на нее.
— Да с маслом бы гораздо лучше!.. — Но глаза его искрятся довольством.
— Ешьте! — угрюмо останавливает их Степан. И все молча начинают есть.
Догорает костер, звонко распадаясь на маленькие золотые угольки. Плескается река. На той стороне хлюпается в воде стая каких-то птиц.
Клим зорко присматривается к ним и, откладывая ненадолго ложку, говорит:
— К ужину я, братки, уток добуду!..
III.
Было время веселого сплава. Проходили грузные паузки [3] , спеша на низ. Плыли большие с брезентовыми или дощатыми каютами шитики [4] . Перекликались — такие сочные и ясные на воде — голоса. Иной раз разудало играла гармоника. С паузков у шитиков окликали Верхотуровых и шутили на счет Милитины.
3
Паузок — речное плоскодонное парусно-гребное судно.
4
Шитик — речное плоскодонное парусное судно.