Братья Верхотуровы
Шрифт:
Клим знает, что то, что сделал Иннокентий, вовсе не так ужасно, как думает Милитина. Он знает, что так бывает всегда. Но его сердит, что Иннокентий сделал это с Милитиной. С той самой Милитиной, которая сидела вчера возле огня такая далекая, чужая и неприступная.
И еще знает он, что сам бы он не смог этого сделать, что сробел бы и сжался бы, как только встретил сопротивление и борьбу.
Может быть, волнение Клима усиливалось еще и оттого, что Милитина стала относиться к нему по-новому ласково. Это еще не было резко заметно, но в мимолетных взглядах ее, которые он встречал, светилось столько мягкой нежности и благодарности.
А день катился и уходил. Река уносила свои воды, захватывая с собою тину и грязь берегов, к Ледовитому морю, в холодные и снежные страны.
День мгновенье за мгновеньем уходил в вечность. Но он не уносил с собой ни мыслей, ни волнения, ни желаний...
И наступил вечер.
Снова устроили из брезента навес с наветренной стороны и постлали постели.
Степан оглядел их и лукаво усмехнулся, но сразу же прогнал усмешку. Всем стало ненадолго неловко. Иннокентий отошел за костер, и его скрыла вечерняя тьма, такая непроглядная по ту сторону огня. Клим бесцельно потолкался у лодки.
Тогда Степан подошел к Милитине.
— Ты с краю ложись... вот нарознь! С этого вот! — сказал, он, указывая ей место, и отводя глаза в сторону. — Не бойсь! — добавил он тише: — будь покойна... Не станет он...
Милитина вспыхнула и отвернулась.
— Я спать не стану, — глухо ответила она: — Прокоротаю ночь-то... Не велика она.
— Опасаешься?.. — Степан покачал головой. — Ну, дело твое!.. Напугана ты, это верно... Твое, молодайка, дело, твое!..
Позже, когда ночь надвинулась окончательно и Верхотуровы улеглись спать, Милитина тоже прилегла с краю. Но она не спала. Широко открыв глаза, смотрела она в темную бездну неба, в котором слабо мерцали редкие одиночки звезды. Она ни о чем не думала. Ее охватила ночная полудрема, и отодвинулось от нее в сторону все дневное, беспокойное и тяжелое.
Душистая сырость ночного воздуха прильнула к ней. От набухших тальников разливался слабый сладкий аромат. Пахло сырою землей и прошлогодней хвоей. Стояла та мимолетная пора года, когда заметен рост травы и набуханье почек. И каждый вздох ночи, каждый шорох и треск казался неизмеримо важным и полным глубокого смысла.
Незаметно для себя Милитина задремала. Но сразу же она спохватилась и испуганно приподнялась на локтях. Кругом было тихо. Верхотуровы, шумно дыша, спали.
Милитина успокоилась и, зябко кутаясь в свою шинелку, снова улеглась на постель. И снова сковала ее дремота. Так боролась она со сладкими порывами сна, вся настороже, вся в ожидании чего-то.
К полуночи она услыхала слабый треск с той стороны, где спали Верхотуровы. Она осторожно повернулась туда и, притаившись, стала ждать. Вздрогнуло у нее сердце в предчувствии тревожного, неладного. Сверля зыбкую полутьму, она вглядывалась в мягкие очертания застывших тел всех братьев. И вот увидела: самый крайний — Клим тихо зашевелился под решменкой. Осторожно приподнялась голова, осторожно высвободилось тело и поползло прямо на Милитину.
Тогда, вся точно налившись тяжелой злобой, притаилась Милитина, вся подобралась и стала ждать. И, когда Клим мягко подкатился к ней и с неуклюжей ласкою охватил ее тело и почти нерешительно, — она сразу кинулась на него, вцепилась проворными пальцами в его горло и стала душить. Но Клим успел глухо крикнуть... Крик этот как-то обессилил Милитину: у ней разжались пальцы, но в это время Клим, сопя и задыхаясь, изловчился и ударил ее по лицу.
VIII.
Шум борьбы разбудил братьев Верхотуровых. Вскочили на ноги оба — Степан и Иннокентий; неуклюжие, хмурые они кинулись к катавшимся по земле в злобном объятии Милитине и Климу.
— Эй! Пошто это вы! — крикнул Степан. Но Иннокентий отстранил его в сторону:
— Не тронь! Отстань!
И, подойдя к борющимся, изловчился и изо всей силы ударил Милитину ногою в живот. Она охнула.
— Чего ты, чорт!? — изругался Степан, но стоял, не двигаясь и приглядываясь в смутно вырисовывающаяся фигуры братьев и женщины... Потом он подошел к тлевшему костру и поправил его. Огонь вспыхнул и стало видно, что происходило.
Клим бил Милитину. С широко раскрытыми глазами, с закушенными губами он наносил ей удар за ударом своими молодыми, но закорузлыми, словно из чугуна вылитыми, кулаками. Милитина тихо вскрикивала и все пыталась закрыть руками обнаженную грудь, на которой во время свалки была разодрана рубаха.
Не было бы, казалось, конца этой свалке, если бы Милитина, как-то изловчившись, не успела выскользнуть из-под Клима и вскочить на ноги. А почувствовав себя свободной, она зачем-то бросилась прямо к костру. Клим, опьянев от драки, кинулся за нею, но внезапно остановился.
При ярко вспыхнувшем огне костра мужики вдруг увидели в руках у Милитины сверкнувший жарко и весело хлеборушник.
Степан встрепенулся.
— Ножом не балуй!.. Слышь, не балуй!..
— Сволочи!.. — ломко зазвенел тоскующий и гневный возглас Милитины: — охальники!.. зарежу, подлецов вас!.. Зарежу!..
Трепетные, красноватые отсветы костра освещали ее. И было во всей ее фигуре, в измученном, но сверкающем гневом лице, в остром взоре блестящих глаз — было во всем этом что-то дикое, почти безумное...
Клим как-то обмяк. Он глядел на Милитину, и в нем уже потухла недавняя ярость. Но вдруг он вздрогнул, рванулся вперед.
Незаметно для Милитины, обойдя ее сзади, Иннокентий неожиданно и вероломно схватил ее за локти и крепко сжал их.
Милитина глухо ахнула, рванулась, но руки Иннокентия держали ее, как тиски. Иннокентий, свирепо напирая на нее, ворчал:
— Нож отдай!.. Чего за нож хватаешься!?. Отдай!
Но Милитина не выпускала ножа из словно закоченевшей руки. Мало того, она не переставала биться в руках у Иннокентия, не теряя надежды вырваться наконец от него.
На мгновенье ей удалось высвободить руку с ножом. Но в следующее же мгновенье Иннокентий схватил нож прямо за лезвие. Озверев от боли, он вырвал нож из ослабевшей руки Милитины. Она кинулась к нему, охватила его, взмахнула свободной рукой. И острый безнадежный крик вырвался из ее груди: уцепившись окровавленными пальцами за ручку ножа, Иннокентий наотмашь ударил им женщину. Она грузно рухнула на траву и забилась, изнемогая в предсмертной муке...
Угрюмые вернулись Степан и Иннокентий к костру. Устало опустились возле огня, задумались молчаливые и словно чужие.