Братья Витальеры

Царили стяжательство, лицемерие и жестокость. Римское папство стояло во главе западного мира. Огнём и мечом старалось удержать оно мировое господство церкви. «Святая» инквизиция [1] во всех странах Европы жгла, колесовала, обезглавливала сомневающихся, вероотступников, еретиков, истребляла народы, осмелившиеся усомниться в непогрешимости папства. Тёмные, фанатичные массы натравливались на «ведьм» и «иудеев», их бросали на костры, а имущество обращали в пользу церкви. Монахи, которые когда-то давали обет бедности и смирения, стали богатыми и заносчивыми. Лучшие земли принадлежали им. Монастыри по блеску и богатству походили на замки, церковная знать в роскоши и мотовстве соперничала со светской. А народ — крестьяне и горожане — должны были платить десятину и подати, преумножая богатства и силу церкви.

Дворянство было не лучше. Князья и рыцари душили селенья поборами, грабили, нападали на купцов на дорогах, врывались в процветающие города, жгли и убивали — и все ради единственной цели: обогащения, добычи. Благородные бездельники в своей алчности не останавливались даже перед тем, чтобы продать за звонкую монету ближайших родственников: так, «славный рыцарь Конрад фон Урах», по свидетельству хроники, продал за три фунта хеллеров аббату из Лорха собственных сестёр Агнессу и Малиту. Чтобы защитить своё право грабежа, благородные господа учредили тайный суд; и тот, кто противился их произволу, представал перед этим судилищем, которое знало только один приговор — смерть от меча.

В эти мрачные времена, шесть столетий назад, весной 1369 года, по дороге из Шверина на Висмар брели два странных, очень непохожих друг на друга человека: высокий сутулый старик с большим коробом на спине и стройный молодой парень с дубинкой на плече, на которой болтался узелок с пожитками. Вокруг маленького исхудалого лица коробейника топорщилась растрёпанная борода. Волосы в те времена носили длинные, и они, прикрывая уши, почти достигали подбородка. У него же они курчавились, бесчисленными чёрными змейками спадая на самые плечи. В руке он держал довольно толстую узловатую палку, на которую опирался при каждом шаге и которая при случае могла быть неплохим оружием. Одежду, прикрывавшую его тело, ему, видимо, дал какой-то крестьянин: балахон грубого домотканого холста, холщовые заплатанные штаны — им полагалось бы сидеть в обтяжку, но они висели на нем складками, потому что у их прежнего хозяина, наверное, были толстые ноги. Это одеяние довершали грубые, но добротно сплетённые лапти.

В его молодом спутнике все выдавало сельского жителя: широкое, грубое лицо, лишённая каких-либо украшений куртка, серые в обтяжку штаны, лапти, и только взгляд — открытый свободный — не имел ничего общего с робким взглядом покорного, забитого крестьянина. Белокурые волосы сзади прикрывали шею, а спереди опускались на лоб до самых бровей.

Странствующий торговец Йозефус уже с первых часов их знакомства узнал, что у его спутника не было ни родителей, ни знакомых. Он работал то у одного, то у другого хозяина, а теперь направлялся в гавань и хотел стать матросом.

Поначалу Клаусу общество старого, да к тому же болтливого человека было не очень приятно, но когда он увидел, с какой радостью крестьяне встречают коробейника и как Йозефус для каждого находит доброе слово или полный участия совет, когда заметил, что старик думает не только о собственной выгоде, но готов при необходимости помочь и безвозмездно, его неприязнь понемногу прошла.

Йозефус был живой газетой: от деревни к деревне, от человека к человеку нёс он последние новости, и любознательным слушателям даже в голову не приходило сомневаться в его словах. Йозефус знал о том, что в предгорьях Альп или где-нибудь ещё началась новая война; об избрании нового папы в Риме он рассказывал так, как будто сам при этом присутствовал; он знал во всех подробностях о честолюбивых замыслах датского короля, города которого становились все больше и могущественней. Были у него в запасе и новости из близлежащих селений. Сидел он среди обступивших его крестьян и ни одного вопроса не оставлял без ответа. И о неурожае знал он, и о «чёрной смерти», о свадьбах, о нападениях разбойников, о мятежных цеховых подмастерьях, об осажденных замках рыцарей-разбойников, о колесованных злодеях, об отлучении от церкви, провозглашённом последней папской буллой, известны были ему и последние слухи о самозванце «маркграфе Вальдемаре», который хотя и был уже давно похоронен, но все ещё занимал умы людей. Как о последней сенсации он мог рассказать о только что происшедшем в Шверине событии — ослеплении семи схваченных разбойников; их пустили теперь по миру с двумя поводырями: безруким и безногим. Йозефус доставлял крестьянам не только новости, но и различные снадобья и лекарства. В его коробе можно было найти чудодейственную мазь: стоит помазать ею вымя коровы или козы, и удой у неё удвоится. Был у него тончайший чёрный порошок: раствори его в воде, прими внутрь — и к тебе не пристанет никакая чума. Или вдруг извлекал он из короба полированные палочки из волшебного дерева, которые, если, конечно, верить старому коробейнику, принимали на себя любые болезни. Если, к примеру, у кого-нибудь болят суставы, нужно только поусерднее потереть этой палочкой больное место, и, как уверял Йозефус, все пройдёт. Были у него и всевозможные заморские специи: перец, имбирь, шафран, мускат.

Йозефус, которого так гостеприимно повсюду встречали и которому даже оказывали всяческое уважение, сам был отнюдь не высокого мнения о людях, в особенности о светских господах и о всемогущей церкви. Где, по его мнению, можно было отважиться на это, он не стесняясь поносил священнослужителей. «Большие господа, — приговаривал он, — это большое зло, но ещё большее зло — попы».

И он рассказывал об их алчности, жестокости, об их отнюдь не христианском образе жизни в монастырях.

Клаус много слышал о великих временах крестовых походов, и его воображением владели отважные крестоносцы, которые, не страшась опасностей и лишений, покорили многие страны и в жестокой борьбе с неверными освободили гроб господний. Клаус с восхищением рассказывал своему спутнику об их героических и чудесных подвигах. Йозефус молча слушал и в душе посмеивался над ним. Когда Клаус спросил его, не знает ли и он что-нибудь о тех славных временах, коробейник погладил свою всклокоченную рыжую бороду.

— О, даже слишком много знаю, мой мальчик! — Однако он не проявил особого желания говорить на эту тему.

— А мне кажется — нет, — заметил Клаус, — ведь я от вас ничего не слышал о доблестных рыцарях.

Йозефус задумался: как бы все объяснить парню? Было ясно, что Клаус искренне верит в христианские сказки о благородстве крестоносцев и даже понятия не имеет о том, что крестовые походы были всего лишь политическим ходом папства, средством ослабить кайзера, королей и князей с их постоянно растущим войском и тем самым упрочить господство церкви. Парень, видно, не догадывался и о том, что крестовые походы были, к тому же, и неплохой торговой сделкой купцов. Йозефус решил начать со сравнения и спросил:

— Знаешь ли ты самого знаменитого крестоносца?

— Кого вы имеете в виду, — оживился Клаус, — Готфрида Бульонского [2] или Балдуина Фландрского? [3]

— Ни того, ни другого, — возразил Йозефус. — И не Людвига из Плуа [4] , и не Готфрида из Перше [5] , нет, не их, а отважного венецианца Марко Поло.