Братья Витальеры
Шрифт:
— Правильно, правильно! — кричали из толпы.
— Убить их! — крикнул кто-то.
— Но теперь вы и сами несчастны, — продолжала крестьянка изменившимся, полным сострадания голосом. — Теперь вы голодаете и живёте милостыней. Вот вам хлеб, ешьте и продолжайте свой путь! — И она сунула в руку каждому из семерых слепцов по куску хлеба.
Люди изумились. Какое-то время все молчали. Потом кто-то крикнул:
— Славно поступила женщина!
Вокруг раздался одобрительный гул. Стали подходить к слепым и другие, бросая им кто грош, а кто и полпфеннига.
Клаус стиснул руку соседа и сказал, не поднимая глаз:
— Вот это и есть истинное милосердие, не правда ли?
— Конечно, конечно! — ответил тот, тоже потрясённый происшедшим.
— Смотри-ка, слепые плачут!
И снова побрели слепцы сквозь ярмарочную толпу. И никто больше не посмел оскорбить их, никто не выражал презрения.
В Висмаре вспыхнула чума. Все предупредительные меры оказались напрасны, не подействовала ни одна молитва; и третий раз за последние двадцать лет «чёрная смерть» посетила перенёсший тяжёлые испытания город. Улицы обезлюдели, точно вымерли: горожане, стеная и молясь, попрятались в своих домах, стараясь носа не высунуть наружу. Ратсгеры [17] и знать в первые же дни оставили город. Корабли покинули гавань. Ворота города были закрыты. По опустевшим улицам проносились закутанные вооружённые всадники. Разъезжали погребальные телеги, и собиратели трупов кричали в запертые дома, чтобы выносили мертвецов. На площадях горели большие костры для очистки воздуха. Вначале день и ночь звонили по умершим колокола, потом прекратили, потому что некоторые жители сходили с ума от этого зловещего звона.
17
Ратсгер — член городского самоуправления.
В Висмаре жил в то время весьма знаменитый врач, который называл себя доктором Ангеликусом; говорили, что он учился в большом городе Париже. Жители Висмара в несчастье своём утешались тем, что в их городе есть такой учёный человек. Но доктору Ангеликусу решительно не везло с помощниками. Один умер в первые дни чумы. Другой убежал, и его нигде не могли найти. Старая женщина, которая и сама-то едва держалась на ногах, помогала этому учёному мужу принимать больных.
Клаус вызвался помочь ему в этом благородном деле. Доктор Ангеликус предупредил об опасности и спросил, приходилось ли ему помогать врачу.
— Нет, — едва слышно произнёс Клаус.
Доктор Ангеликус реагировал на этот ответ ничего не значащим жестом и сказал:
— Неважно. Раз человек не боится и выражает добрую волю…
Доктор Ангеликус обладал внешностью, которая, по его собственному мнению, придавала ему особую значительность; коренастый, плотный, с длинной, почти до пояса, чёрной как смоль бородой, с такими же чёрными, густыми, кустистыми бровями.
Каждый день с утра и до позднего вечера больные чуть не дрались за место перед его домом. В этом столпотворении совсем недавно разъярённые пациенты насмерть задавили хворую женщину.
Клаус застал доктора в обеденные часы, единственное время, которое тот оставлял для себя. Когда он снова пошёл вниз работать, он взял с собой и Клауса.
Доктор протянул юноше длинный, весь в пятнах крови и грязи, когда-то, видимо, белый полотняный халат. Кроме того, Клаус должен был надеть на голову колпак, напоминающий капюшон капуцинов, в котором были маленькие дырочки для глаз и узкая щель для рта. Врач, в целях защиты от заражения, натянул кожаные перчатки. Клаус таковых не получил, второй пары не было: сбежавший помощник прихватил их с собой.
В первом этаже у доктора была приёмная. Тут же, рядом, в маленькой тёмной комнате лежали оперированные, лежали до тех пор, пока не набирались сил, чтобы добраться до дома.
Клаус оглядел приёмную. В узеньком открытом шкафу у стены стояло множество склянок и коробок. На высоком столе лежали разного размера ножи, щипцы, несколько круглых железных палочек, назначение которых Клаусу было неизвестно. И это все. Больные должны были садиться на деревянный ящик, который стоял посреди помещения.
— Пусть первый войдёт! — приказал доктор.
Клаус подошёл к двери. Много народу ожидало приема: мужчины и женщины, старые и молодые, но большею частью — старые. Увидев Клауса, они загалдели, умоляюще протягивали к нему руки, стали напирать друг на друга, толкаться: каждый хотел быть первым. Рослый исхудалый мужчина с силой прорвался вперёд и проскочил мимо Клауса в дом.
— Выпусти дурную кровь из моего тела, — сказал он доктору, положил две медных монеты на стол, где лежали ножи, скинул со своих плеч куртку и уселся на ящик.
Клаус увидел на его левой лопатке большой тёмный желвак. Больной выпрямился и застыл. Он выглядел довольно крепким. Однако ребра выступали так, что их можно было пересчитать, и длинная шея была тонкой, как капустная кочерыжка.
— Скверно, скверно, — проворчал доктор.
— Выпусти дурную кровь из моего тела, — повторил мужчина, сохраняя неподвижное положение и не поворачивая головы.
Нож! — приказал доктор.
Клаус протянул один из ножей, Ангеликус не взял его.
— Большой, острый, — сказал он.
Клаус подал другой и стал с интересом наблюдать.
Доктор взял платок и положил его левой рукой на желвак, чуть отклонился всем туловищем в сторону и сделал разрез. Больной издал глухой протяжный стон, оставаясь, однако, сидеть в той же позе. Кровь потекла по его спине. Платок, который держал доктор, быстро намок.
— Ещё платок! — крикнул он Клаусу.
— Где? — спросил тот.
— Черт возьми, на шкафу висят!
Клаус подбежал к шкафу у стены. Там и в самом деле на стенке висели два платка. Он дал их доктору.
— Хватит одного, — пробормотал тот.
Клаус отнёс второй назад.
— Много вышло крови? — спросил больной.
— Да, и совсем чёрная.
— Благодарю вас, доктор.
Второй случай был легче. Вошла женщина с нарывом на десне. Она считала, что через рот проникает чума, и поэтому стонала и плакала; выпученные от страха глаза её готовы были выскочить из орбит. Доктор Ангеликус покопался железной палочкой у неё во рту, взял потом какую-то настойку и помазал десну.