Братья Волф. Трилогия
Шрифт:
Я:
— А это разве этично?
Руб, недоуменно, мне:
— Ты что, альтернативно одаренный? — (Руб в последнее время надоело слово «больной на голову». Ему кажется, что новое выражение звучит изощреннее. Ну или как-то, в общем.)
Я:
— Не, я нет. Но…
Все трое, мне:
— Заткнись.
Гады.
Онанист:
— Номер собаки?
Руб, довольный собой:
— Три.
Онанист:
— Кличка?
Руб:
— Ты-Сволочь.
Онанист:
— Не понял?
Руб:
— Клянусь, не вру. Вот смотрите, в программке.
Мы все глядим в программку.
Я:
— Как это им разрешили такую кличку?
Руб:
— Просто сегодня здесь много любителей. Бежит все, что на четырех лапах. Прям удивляюсь, что пуделей не привели. — Руб бросает на меня серьезный взгляд. — Но наша псина еще как шпарит. Точно говорю.
Онанист:
— Это та, что на крысу больше смахивает?
Роскошная напарница:
— Но, они говорят, носится, как оглашенные.
Во всяком случае, пока коп-онанист берет наши деньги, удаляется, выбрасывает в урну пакет от сосиски и делает ставку, происходит следующее: Руб непрерывно лыбится сам себе, леди-полицейская стоит, положив руки на свои медовые бедра, а я, Кэмерон Волф, представляю, как занимаюсь с ней любовью — и не где-нибудь, а в кровати моей сестры.
Это ведь неприемлемо?
А вот.
Ничего не поделаешь.
Вернувшись, коп говорит:
— Я тоже поставил на него десятку.
— Не пожалеете, — Руб кивает ему, забирая билетик. А потом говорит: — Эй, а я на вас настучу — ставите в тотализаторе за малолетних. Это по-зор. (Сколько я знаю своего брата, он никогда не говорил просто «позор». Ему обязательно надо рвать на две части. «По» и «зор». «По-зор»).
— И что? — говорит коп. — И потом, кому ты собираешься рассказать?
— Копам, — отвечает Руб, и мы все, поухмылявшись немного, идем занимать места на трибуне.
Садимся, ждем начала забега.
— Ну смотрите, чтоб ваш Ты-Сволочь не оплошал, — объявляет коп, но его никто не слушает.
Воздух сгустился в студень, все тренеры, игроки, воры, букмекеры, толстяки, толстухи, безостановочные смолильщики, алкаши, продажные копы и малолетние завсегдатаи тотализатора — все ждут, и их рассыпавшиеся мысли сыплются к дорожке стадиона.
— И впрямь похож на крысу, — говорю я, глядя, как мимо нас по-хорячьи и щупленько трусит гончая, на которую мы поставили.
— И вообще, оглашенный — это как?
— Без понятия, — отвечает мне коп.
Руб:
— Да какая разница, главное быстро носятся.
— Ага.
Коп с Рубом теперь не разлей вода. Закадычные друганы. Один в форме, с темным ежиком волос. Второй в лохмотьях, воняет потом и одеколоном «Безымянный», со светло-русой волнистой, свисающей до плеч копной волос. У него глаза как затоптанное пламя, мокрый шмыгающий нос, а вместо ногтей — обгрызенные когти. Ни к чему пояснять, что второй — это мой брат. Волф, пес, полнейший.
Еще леди-полицейская.
Ну и я.
Исхожу слюной.
— Погнали!
Какой-то, не побоюсь этого слова, полудурок орет в динамики и пускается сыпать кличками собак с такой скоростью, что я едва разбираю слова. Там бегут Жвачка-на-Подметке, Словарь, Без-Добычи, Злюка и Просто-Пес, и все они впереди Ты-Сволочи, который взбрыкивает на ходу, будто крыса с мышеловкой на заднице.
Толпа вскакивает.
Орут.
Напарница восхитительна.
Кругом вопят.
— Давай, Главарь! Главарь!
Поправляют:
— Он Словарь!
— Чего?
— Словарь!
— А… Давай, Главарь!
— Ай, ладно!
Толпа бьет в ладоши и орет.
Роскошно, говорю вам. Роскошно она выглядит. Темноволосая.
Тут, наконец, наш крыс отделывается от мышеловки и немного нагоняет.
Руб и коп ликуют.
Они орут, едва не поют от восторга.
— Давай, Ты-Сволочь, жми, Ты-Сволочь!
Собаки, как одна, мчатся по дорожке за смешным механическим кроликом, а толпа на трибунах — чисто сбежавший каторжник.
Бегут.
Надеются.
Понимая, что мир настигает.
Цепляются.
Цепляются, спасаясь от смерти, за этот момент освобождения, настолько грустный, что он вечно ускользает. Это мираж чего-то настоящего внутри абсолютно явной пустоты.
Визжат.
— Вперед, Злюка!
— Рви, Без-добычи!
Руб и коп:
— Давай, Ты-Сволочь! Вперед!
И мы все наблюдаем, как наш крыс стрелой мчится по внешней дорожке, вырывается на первое место, но, оступившись, откатывается на четвертое.
— Ы-ы, сволочь!
Руб морщится и в этот раз использует это слово не как кличку, а собачка рвет жилы, пытаясь вновь выйти вперед.
Рвет.
Он хорошо бежит, наш Сволочь.
И приходит вторым, что дает Рубу повод, глянув на билетик, задать копу вопрос. Он спрашивает:
— Ты поставил на победу и место или вчистую?
По лицу копа нам ясно, что он поставил вчистую. Все или ничего.
— Ну, что, чувак, толку с тебя примерно никакого, так? — Руб смеется и хлопает копа по спине.
— Ага, — отвечает тот.
Он больше не онанист. Просто парень, который про все на свете забыл на несколько мгновений, пока свора собак мчалась по дорожке стадиона. Звать его Гэри — имя, в общем, дрищовское, но что нам за дело?..
Мы прощаемся, и я напоследок еще разок мечтаю о Кэссиполисменше и сравниваю ее с другими воображаемыми женщинами в своей развратной, по юности, душе.
Я думаю о ней всю дорогу до дому, где нас ждет обычный субботний вечер:
Сестра — за порог. Брат у себя, и там тихо. Отец с газетой. Миссис Волф, наша мамочка, — пораньше спать. Мы с Рубом — поболтать чуток через комнату и баиньки.