Братья Волф. Трилогия
Шрифт:
Я ждал его просто перемолвиться словом. Единственный вопрос. Только он у меня и был, когда мы, облокотившись о перила, стояли и смотрели на улицу.
Я задал его.
— Когда ты только познакомился с моей сестрой, ты давал себе слово, что никогда ее не обидишь?
Он долго молчал, но все же ответил.
— Давал, — сказал он, и еще через несколько секунд я ушел.
Он окликнул меня.
— Эй, Кэмерон.
Я обернулся.
— Как она?
Я улыбнулся, поднял голову уверенно.
— Нормально. Хорошо.
Он кивнул, и я сказал ему:
— Пока.
— Пока, чувак.
Дома вечер еще не закончился. Нас ждал еще акт не вандализма, а символизма.
Где-то в половине девятого в комнату вошел Руб, и что-то было не так. Что же?
Борода исчезла.
Когда он явил семье свое очеловеченное лицо, раздались хлопки и вздохи облегчения. Конец звериному обличью. Конец звериным повадкам.
А я все еще слышал, как Брюс Паттерсон отвечает мне, что он давал слово никогда не обидеть мою сестру. Наш разговор не отпускал меня, даже во время отменно кровавого фильма по телику, который я высидел. Голос Брюса звучал у меня в голове, и я все думал, обидел бы я когда-нибудь Ребекку Конлон, если, конечно, она вообще позволила бы мне быть рядом. А ночью на меня охотились.
Мы в джунглях, я с ней. Лица ее не видно, но я знаю, что со мной Ребекка Конлон. Я тащу ее за руку, и мы несемся, обегая кривые деревья, чьи пальцы — ветки, растопыренные под серым небом как трещины по потолку.
— Быстрей, — подгоняю я.
— Зачем? — она в ответ.
— Затем, что он уже близко.
— Кто близко?
Я молчу, потому что не знаю сам. Единственное, в чем я полностью уверен, — сзади по джунглям нас догоняет топот. Я слышу, как ломятся за нами вслед.
— Бежим, — вновь зову я ее.
Мы выбегаем к реке и бросаемся в воду, торопливо бредем через ледяной поток.
Я замечаю что-то на другом берегу выше по течению и тащу Ребекку туда. Там пещера, она спряталась над водой среди мощных деревьев.
Лезем внутрь. Без слов. Без всяких «Туда».
Она улыбается облегченно.
Я этого не вижу.
Просто знаю.
Мы садимся в дальнем углу пещеры, нам слышно, как снаружи задумчивая речная вода катится вниз, вниз. Медленная. Настоящая. Знающая.
Ее смаривает.
Сон.
— Все нормально, — успокаиваю я ее и чувствую ее в своих объятиях.
У меня глаза тоже пытаются спать, но нет. Они упрямо бдят, а время змеится вперед, и наваливается тишина, словно отмеренная мысль. Я даже реки уже не слышу.
Как вдруг.
Силуэт на входе в пещеру.
Сделав пару шагов, замирает.
Видит.
Нас.
Он вооружен.
Смотрит.
Улыбается.
Даже не видя его лица, я знаю: улыбается.
— Что тебе надо? — я, хоть мне и страшно, спрашиваю спокойно, чтобы не разбудить девушку, которую обнимаю.
Силуэт безмолвен. Шагает к нам. Медленно. Враскачку. Нет.
Раздается звук, будто режут ткань, и на конце оружия в руке чужака курится дымок. Дым поднимается к его лицу, окутывает. Я понимаю, что случилось страшное, и Ребекка Конлон чуть пошевелилась у меня на руках.
Чиркает спичка.
Свет.
Я смотрю на Ребекку.
Вот!
Оно как.
Она ранена, это точно: я вижу кровь, она капает из ее сердца. Медленно. По-настоящему.
Я поднимаю глаза. Тот держит зажженную спичку, и я вижу его лицо. Глаза, губы, гримаса — это мои глаза, губы и гримаса.
— Ты же слово давал, — говорю я ему, а затем визжу, стараясь проснуться. Мне надо проснуться и знать, что я никогда не сделаю ей больно.
13
В субботу мы с отцом, как всегда, отправились на работу к Конлонам.
Пожалуй, не буду вас томить (даже если вам до сих пор не все равно), а с порога сообщу, что в этот раз она была дома — и ослепительна, как всегда.
Я все ковырялся под домом, и тут она возьми и появись.
— Привет, на прошлой неделе тебя не хватало, — сказал я ей и тут же мысленно себя обругал: фраза вышла такой двусмысленной. Ну, то есть «не хватало» то ли в смысле не было дома (что я и имел в виду), то ли «Я скучал и страдал, что тебя не было, глупая сучка!»? Я не мог точно сказать, какой из сигналов я послал. В общем, оставалось только надеяться, она подумает, будто я просто говорю, что мы не виделись. В такой ситуации нельзя слишком показывать страдание, даже если собственное сердце выжигает тебя изнутри.
Она сказала:
— Ну…
Боже мой, она сказала это тем самым голосом, который и делал ее настоящей.
— Я нарочно ушла.
Что еще за чертовщина?
— Что? — осмелился я спросить.
— Что слышал. — Она заулыбалась. — Я ушла…
— Из-за меня?
Она кивнула.
Это плохо или хорошо?
По голосу, дело плохо. Хуже некуда.
Но в то же время и хорошо, в каком-то болезненном, извращенном смысле. Дразнила она меня?
Нет.
— Не хотела оставаться дома, потому что, — она сглотнула, — боялась выставить себя дурой — как в тот раз.