Братья Волф. Трилогия
Шрифт:
Почему эта перемена меня пугает?
И почему не понять толком, в чем именно эта перемена?
Эти вопросы качаются сквозь меня, с каждым разом понемногу разъедая изнутри. Они качаются сквозь меня несколько следующих боев Руба. Сплошь нокауты. Они качаются сквозь меня всякий раз, когда Руб стоит над противником, призывая его подняться, и когда публика тянется потрогать его, урвать клочок его великолепия. Я задаю все эти вопросы в раздевалке, вдыхая запахи линимента, перчаток и пота. Задаю, видя Руба в следующий раз на задворках бойни в Марубре с девятнадцатилетней студенткой универа, пока он не
Наконец появляется человек, который мне немного помогает.
Это миссис Волф, у которой, к счастью, тоже появились вопросы. Лучше всего в этой ситуации вот что: может, матери удастся что-то вытянуть из Руба, и это поможет мне лучше его понять. Кроме того, она выбрала день, когда я выиграл бой, а от фингалов не осталось и следа.
Это вечер среды, и мы с Рубом сидим на крыльце, треплем Пушка после прогулки. Неудивительно, что пес упивается вниманием на старом шезлонге. Он переворачивается на живот, мы с Руб гладим его и ржем над его смешными игрушечными клыками и когтями.
— Ой, Пушок!.. — вздыхает Руб, но это лишь тень его прежних призывных воплей, с которыми он приходил забрать Пушка на прогулку. И смеется Руб сейчас чем-то глубоким, из горла.
Что это?
Сожаление?
Раскаяние?
Гнев?
Я не знаю, но вот миссис Волф, она тоже это чувствует, и вот она выходит к нам на крыльцо в холодный тусклый свет.
Я люблю миссис Волф.
Должен прямо сейчас сообщить вам.
Люблю, потому что она классная, и она гений, пусть даже готовка ее реально убийственная. Люблю, потому что она бьется изо всех сил. Она боец похлеще Руба. И сам Руб вам это скажет — хотя в ее битвах не кулаками дерутся. Но крови там много…
Ее слова нынче вечером таковы:
— Мальчики, что творится? Откуда вы так поздно являетесь каждое воскресенье? — Она улыбается, одна. — Я знаю, вы похаживали на собачьи бега не так давно. Вы в курсе, правда?
Я смотрю на нее.
— Как ты узнала?
— Миссис Крэддок, — признается она.
— Чертова Крэддок! — бурчу я.
Это наша соседка, миссис Крэддок, постоянно околачивалась на бегах, вечно жевала хот-доги своими вставными зубами и вливала в себя пиво, будто напоследок. Не говоря уже про «Лонгбич», которые она смолила без передышки.
— Да не о собаках речь.
Мама вздыхает.
И говорит.
Мы слушаем.
Так надо.
Если человека любишь и уважаешь — слушаешь.
— Я понимаю, ребята, сейчас непросто, но сделайте одолжение, возвращайтесь в нормальное время. Постарайтесь быть дома до темноты.
Я встреваю:
— Хорошо, мам.
Руб — нет.
Он говорит, прямо и твердо:
— Мы ходим в спортзал. В воскресенье вечером там дешевле, и можно брать уроки бокса.
Бокса.
Неплохо, Руб.
Нам ли не знать, что мама думает про бокс.
— И вот этим вы хотите заниматься? — спрашивает она, и я удивляюсь ее мягкому тону. Видимо, она понимает, что не сможет нас удержать. Она знает, что единственный способ — это дать нам убедиться самим. Она добавляет еще три слова: — Бокс? Да ну?
— Это безопасно. Там присматривают, и все налажено. Не то что мы во дворе тогда. Ничего похожего на эту фигню в одной перчатке.
И ведь он не врет. Да, на матчах присматривают, и все налажено, но кто это делает? Забавно, как ложь и правда могут ходить в одной и той же одежке. Они носят фланелевые фуфайки, кроссовки и джинсы и говорят устами Рубена Волфа.
— Присматривайте друг за другом.
— Конечно, — и я улыбаюсь миссис Волф, потому что хочу, чтобы она думала, будто все в порядке. Я хочу, чтобы она уходила на работу, не тревожась за нас. Она заслуживает хотя бы этого.
Руб тоже говорит ей: «Конечно».
— Молодцы.
— Мы постараемся возвращаться пораньше, — добавляет он, и миссис Волф уходит. Но сначала гладит Пушка, запуская сухие пальцы нашему приятелю в мягкий косматый мех.
— Вот посмотри на эту псину, — говорю я, когда мать уходит.
Просто чтобы сказать что-нибудь. Хоть что-то.
— А что она?
Я теряюсь и не знаю, что отвечать.
— Мне кажется, мы его уже успели полюбить, ну.
— Но что с того полюбления? — Руб смотрит на дорогу. — Никакого толку от этого.
— А от ненависти?
— А что мы ненавидим? — Он уже смеется.
Вообще-то, есть много всего, что можно ненавидеть. И любить.
Любить.
Людей.
Ненавидеть.
Ситуацию.
Мы слышим, как позади нас мама прибирается на кухне. Обернувшись, видим силуэт отца, он ей помогает. Мы видим, как он целует ее в щеку.
Безработный.
Он ее все равно любит.
А она — его.
Глядя на них, я вспоминаю те несколько схваток, которые мы с Рубом провели на складах и фабриках. И решаю, что его бои бледнеют. Бледнеют в сравнении. И еще я вижу Сару, как она работает сверхурочно (она стала так делать последнее время) или просто сидит у телика, или читает. И даже образ Стива появляется, который сам по себе где-то, живет. Но в основном все же мать и отец. Мистер и миссис Волф.
Я думаю о Рубаке Рубене Волфе.
Я думаю, каково это — рубиться против Рубена Волфа.
Внутри.
Думаю о розыске Рубена Волфа…
Я думаю о схватках, где знаешь, что победишь, и о схватках, где знаешь, что победят тебя, и о схватках, про которые ничего не понятно. Думаю о тех, в середине.
И это я теперь смотрю на дорогу.
И говорю.
Давай.
Скажи.
Я говорю:
— Не потеряй своего стержня, Руб.
И, не пошевелившись, мой брат чеканит в ответ.
Он говорит:
— Я не собираюсь его терять, Кэм. Мне бы его найти.