Братья Волф. Трилогия
Шрифт:
Схватка кончается в этом же раунде.
Девушка кончается двумя минутами позже.
Она кончается, когда Руб идет мимо, и она ему что-то говорит. Руб кивает. Я не могу понять. «Может, она спросила, как там Кэмерон? Может, хочет меня увидеть?»
Но штука в том, что понять я могу. Эти ее глаза не могут быть для меня.
Или могут?
Мы скоро это узнаем, потому что во время следующего боя Руб выходит в заднюю дверь, и прислушиваясь, я понимаю, что он говорит с ней. Разговаривает со Стефани.
Я близко. Слишком близко, но удержаться не могу. Мне надо слышать. Начинает голос Руба.
— Пришла узнать, как там мой брат?
Молчание.
— Ну, так?
— С ним все хорошо?
На какой-то миг я в ее голосе, даю ему покрыть меня, окутать, но вот Руб все видит четко. И говорит твердо.
— Тебе плевать, как он, правильно?
— Конечно, нет!
— Тебе плевать, — Рубу уже все ясно. — Из-за меня пришла, точно? — Зазор. — Да ведь?
— Нет, я…
— Послушай, вот есть умные девочки — где-то они есть, только не здесь. Их не увидишь тут, на задах, чтобы обжимались со мной, потому что думают, какой я крутой, клевый, сильный! — Руб злится. — Нет уж. Они сидят дома и мечтают о Камероне! О моем брате мечтают!
Ее голос мозжит меня.
— Кэмерон недотепа.
Мозжит больно.
— Ну да, — продолжает Руб, — только знаешь, что? Этот недотепа вчера проводил тебя, когда мне было вообще наплевать. Избили бы там тебя, изнасиловали — мне вообще до лампочки. — Его голос больно бьет ее, я это чувствую. — А вот Кэмерон, мой брат, да он рад сдохнуть, только бы тебе угодить и не обидеть. — Руб загоняет ее в угол. — И, знаешь, он бы и сдох. Он бы за тебя кровью истек и дрался бы за тебя даже без рук. Заботился бы, уважал, а любил бы — до умопомрачения. Понимаешь?
Тишина.
Руб, Стеф, дверь, я.
— Так что, если хочешь заняться этим здесь со мной… — Руб опять бьет ее. — … давай. Меня ты примерно стоишь, но ты не стоишь его. Моего брата ты не стоишь…
Вот, он обрушил на нее свой последний словесный удар, и я чувствую, как они там стоят. Воображаю: Руб смотрит на нее, а Стефани — куда-то в сторону. Хоть куда, лишь бы не на Руба. Вскоре я слышу ее шаги. Последний звучит, как будто что-то разбилось вдребезги.
Руб один.
Он по ту сторону двери. Я — по эту.
Он говорит сам с собой:
— Всегда на меня. — Молчание. — А чего ради? Я ведь даже не… — Он смолкает.
Я открываю дверь. Вижу его.
Выхожу и приваливаюсь к стене рядом с ним.
Я понимаю, что мог бы ненавидеть его или ревновать, что Стеф хотела его, а не меня. Я мог бы с горечью вспоминать ее вчерашний вопрос. «Руб так хорошо дерется, как о нем говорят?» — вот как она спросила. Но я не чувствую ничего плохого. Чувствую лишь сожаление, что мне не хватило духу ответить ей тогда иначе. Надо было сказать: «Хорошо дерется? Не знаю. Но хорошо умеет быть мне братом».
Вот как надо было ответить.
— Привет, Руб.
— Привет, Кэмерон.
Мы стоим, привалившись к стене, и солнце на горизонте вопит от боли. Горизонт медленно заглатывает его, пожирает целиком. Все это на глазах у города, в том числе — у меня и Руба.
Разговор.
Я говорю.
— Ты думаешь, правда есть где-то девочка, как ты говорил?. И ждет меня?
— Может быть.
По далекому небу размазаны огонь и кровь. Я наблюдаю за ним.
— Правда, Руб? — спрашиваю я. — Ты думаешь?
— Должна быть… Может, ты чумазый и не крутой, и не особо удалый, но…
Он не заканчивает фразу. Стоит и смотрит в вечер, и мне остается только догадываться, как он мог бы продолжить. Надеюсь, там осталось «но у тебя большое сердце» или «но ты джентльмен».
Ничего, впрочем, не говорится.
Может, молчание и есть слова.
14
Когда привалишься к стене, а солнце садится, бывает, просто стоишь и глазеешь. Чувствуешь вкус крови, но не шевелишься. Как я и сказал, даешь говорить тишине. А потом возвращаешься в склад.
— Двадцать баксов чаевых, — сообщает мне Перри после матча, подавая пакет.
— Ха, — фыркаю я, — подачка от жалости.
— Нет, — предупреждает меня Перри.
Он всегда говорит так, будто предупреждает. В этот раз он как бы советует мне заткнуться и принять комплимент.
— Это подношение от гордости, — говорит Бугай. — Так пройти сквозь толпу. Они оценили это выше моей победы, выше Рубовой, выше всех побед вместе взятых.
Я беру деньги.
— Спасибо, Перри.
— У тебя еще четыре боя, — говорит Перри, — потом твой сезон окончен, понял? Думаю, ты заслужил передышку, — он показывает нам с Рубом листок бумаги, на котором у него турнирная таблица. В другой руке он держит календарь матчей. В таблице он показывает, где сейчас Руб: — Глянь, ты начал с опозданием на три боя, но по-прежнему на первом месте. Ты единственный ни разу не проиграл.
Руб тыкает в следующее имя.
— Кто это, Головорез Хэрри Джоунз?
— Ты с ним дерешься на будущей неделе.
— Хорош он?
— Ты его запросто уделаешь.
— А.
— Сюда смотри: у него два поражения. Одно — от того парня, с которым ты дрался сегодня.
— Да ну?
— Стал бы я иначе трепаться?
— Нет.
— Вот и помалкивай. — Перри ухмыляется. — Полуфиналы через четыре недели. — Усмешка сползает с его лица. В миг. Он теперь серьезен. — Но вот…
— Что? — спрашивает Руб. — Что?