Братья Ждер
Шрифт:
— Гайдамаки и братья мои! Да будет вам известно, что Григорий Гоголя нашел клад.
Я спрашиваю:
— Какой клад?
— Я упал на колени перед княжичем Александру водэ, — говорит Гоголя, — напомнил о его проделках в молодости и рассказал кое о чем, чего он не знал.
— Что же ты сказал?
— Разное. Может, ему и не все понравилось, но он поверил мне. Потом я склонил голову перед его светлостью, и сказал, что готов усердно служить ему в любом деле.
Посмотрел я тогда косо на нашего атамана Григория Гоголю Селезня, ибо не понравились мне его слова. Я спросил:
— Что это за служба? И что за польза от нее?
— Польза будет, надо только сторговаться, — смеясь, ответил Гоголя. — А служба — какая угодна будет его светлости.
Я долго смотрел на Гоголю. Верь мне, вот те крест, я все время смотрел на него, пока мы не выпили каждый по кварте вина.
Потом спрашиваю:
— Что ты на это скажешь, Тома Богат?
— А что мне говорить! Куда пойдет атаман Гоголя, туда и я пойду.
— А я вот что скажу, Григорий и Тома Богат: того, что я изведал до сих пор, мне достаточно. Находился я по свету вдосталь. Нынче стали холмы для меня круты, а дороги длинны. И если теперь, когда я нашел себе спокойную жизнь и кусок хлеба, не соберу кое-что на помин души, то уж непременно попаду в когти к дьяволу. Вы, коли желаете, отправляйтесь на службу, ибо вы моложе меня; а я останусь на своем месте, стану пускать кровь коням, снимать у них опухоли на ногах или усмирять норовистых скакунов. Буду спать у костра и сторожить кухонные котлы. Я остаюсь здесь.
— Дед Илья, ты, видно, выжил из ума, как твоя бабка, — сказал Селезень.
Я ответил:
— Нет, не выжил я из ума, атаман. Хочу умереть как христианин.
Гоголя вернулся с ответом к Александру-водэ. Он и Тома, мол, молят княжича принять их к себе на службу, испросив на то дозволение господаря Штефана-водэ.
И Штефан-водэ сказал своему любимому сыну:
— Отдаю их тебе.
Гоголя и Тома приготовили лошадей, приладили к седельным лукам переметные сумы, пожелали мне здоровья и отправились на службу в Бакэу, ко двору княжича Александру-водэ; я простился с ними со слезами на глазах, как бывает при расставании с друзьями, с которыми всю жизнь делил кусок хлеба.
Жилось им при дворе в Бакэу хорошо, всего у них было вдоволь. Как-то раз Александру-водэ пожелал куда- то тайно выехать под охраной Гоголи и Богата, и ему по нраву пришлось, как вели себя мои товарищи. Княжич похлопал их по плечу и похвалил. Потом… Сейчас слушай внимательно, хорошенько слушай. И подай знак татарину, чтобы он заткнул уши. Ибо то, что ты сейчас услышишь, опасно для любого, но в том, что повелел моим товарищам Александру-водэ, таилась опасность пострашнее. Княжич сказал:
— У меня есть причина ненавидеть все, что я когда-то любил. Был у меня друг, и он предал меня. Он живет в Тимише, на берегу Молдовы-реки. Это второй конюший на княжеском конном заводе. И хочу я хоть немного отплатить ему за обиду, которую он мне нанес. Как-то раз, когда я был еще глупым и озорным юнцом, вы хотели выкрасть коня самого господаря, моего отца; но тогда вам это не удалось. Что, если вы попытаетесь сделать это сейчас? Я хочу сегодня развеять по ветру славу конюших, к которым благоволит князь, доказать, что у меня есть храбрецы посильнее, чем у господаря. Повелеваю вам отправиться и сделать то, что я сказал; а плата, которую получите, вам и во сне не снилась.
Атаман Гоголя, как он мне позже рассказал, постоял, подумал и попросил два дня на размышление.
— Нет, решай сейчас, — приказал Александру-водэ, — я взял тебя на службу, чтоб ты исполнял мои приказания, а не раздумывал. Думать буду я.
Атаман Гоголя огорченно вздохнул. В трудное положение он попал, а ведь я предостерегал его.
— Нехорошо все складывается, Гоголя, — сказал я ему. — Ты человек толковый, привык обдумывать свои поступки и мог бы смекнуть, что сам лезешь в петлю. Ты легко согласился поступить на такую службу, ибо тайна казалась тебе мелочью, зернышком. Теперь из этого зернышка выросла ядовитая белена. Как посмеешь ты пойти против самого господаря? Он лишь пальцем шевельнет, и ты погибнешь. Мы с тобой под пятою князя Штефана-водэ малы, будто семечко конопляное. Стоит ему лишь взглядом подать знак — и конец нам, как блохе под ногтем у бабы: обоих прикончит палач. Если удастся выполнить приказ, нам все равно грозит большая опасность. А может, и не удастся выполнить, ибо там живут те самые конюшие, с которыми мы однажды уже столкнулись. Тогда нас было много, и то ничего не вышло. А ведь сейчас конюшие набрались сил, мы же ослабели. Стало быть, и с одной стороны плохо, и с другой не лучше.
— Пресветлый княжич, — сказал Гоголя, — мы не уславливались нести такую опасную службу; приказ твой очень трудно выполнить.
Тогда княжич пристально посмотрел на него и сказал:
— Хорошо.
Однако Гоголя понял, что хорошего тут мало, — неспроста лицо у княжича позеленело, а правая рука задрожала на рукояти кинжала. Он всегда носит на поясе короткий кинжал, рукоять которого отделана золотом.
— Даю тебе, Гоголя, день на раздумье, — сказал княжич, да так сказал, что у атамана Гоголи защемило сердце.
— Я понял тебя, пресветлый княжич, — смиренно ответил он, поклонился и поцеловал полу его одежды.
Атаман Гоголя и Тома Богат прошли в свою каморку, вытянулись на лежанках и уставились в потолок. Они лежали и думали молча. Если бы в тот миг кто-нибудь ударил их кинжалом, то кровь не пролилась бы, застыла она от страха.
— Что делать? — спросил наконец Тома. — Надо пойти к Александру-водэ, пасть на колени и просить прощения: не можем, дескать.
— Иди и сделай это, Тома. А я боюсь.
— Тогда, атаман Григорий, пойдем и скажем ему, что мы согласны.
— Вот так-то лучше, — ответил Гоголя. — Скажем, что согласны, отправимся и больше не возвратимся. Мне надоел такой хлеб. Уйдем куда-нибудь на край света.
— Это самое лучшее решение, атаман Григорий. Пойди и скажи княжичу.
— Нет, я не пойду, Тома. Иди ты. Я боюсь.
Тома Богат поднялся с лежанки и скрепя сердце пошел к княжичу.
— Я пришел с ответом к княжичу, — сказал он привратникам. — Пропустите меня. Я тороплюсь.
Один из привратников говорит:
— Сейчас к княжичу нельзя. Подожди немного, потом войдешь. Он вызвал к себе начальника дворцовой охраны, его милость капитана Балана.
— А зачем он его вызвал?
— Неизвестно. Видно, отдать приказ.
— Тогда я приду попозже.
— Постой, — сказал привратник. — Ты же говорил, что спешишь. А вот его милость капитан Балан выходит.
Тут как раз вышел капитан Балан и увидел Тому Богата.
— Что случилось, Тома? — спрашивает с улыбкой капитан Балан.