Братья Ждер
Шрифт:
Но мы, васлуяне, думаем, что не из-за этого князь разбивал здесь воинский стан. Не иначе как ему просто нравилось у нас. Он раскидывал свой лагерь в ту пору, когда на лужайках начинает краснеть земляника, а в овчарнях появляется сыр. И стояли здесь шатры до тех пор, пока не созревали отборные поздние яблоки и не появлялось молодое вино, которое шипит во рту, когда им запиваешь пастраму из молодого барашка.
Есть и еще одна причина: для войск его светлости здесь всего было вдоволь — и хлеба, и брынзы, и мяса. Кроме богатства нашего края, сюда привозили и приносили всякую всячину и сверху и снизу. Сверху потому, что пастухи получили приказ не обходить Васлуйский стан, снизу потому, что жители Бырлада и торговцы хлебом из степных краев знали, что за их припасы здесь заплатят дороже, чем в других местах. Казна господаря никогда
Стоило заглянуть в княжеское казначейство в тот день, когда сюда приходили войсковые начальники, а вслед за ними — придворные, а затем немцы — рейтары, пехотинцы, посыльные, татары и гонцы из крепостей, чтобы получить господарское жалованье! Держа шапки в руках, все низко кланялись капитану. Получат деньги, еще раз поклонятся и лишь потом выходят. В такие дни любо-дорого было посмотреть, как немцы пьют пиво, молдаване — вино, а казаки и татары — медовуху, как все потом веселятся и каждый поет свое. Пили до тех пор, пока, бывало, не захмелеют, пока не закружится голова, пока туман не застит очи. В такие дни ни одному воину не дозволялось носить при себе оружие.
А еще больше мне по душе другое зрелище: когда прибывали верховые из степей и из-за гор, как они гарцевали перед княжьим крыльцом и как князь выходил к ним, расспрашивал о том, о сем, а затем осматривал их оружие. Жители гор, как и остальные молдавские рэзеши, не получали платы из господаревой казны, да она и не требовалась им: они были избавлены от налогов, наделены землей, имелись еще и другие, особые условия расчетов с князем, как у коренных жителей Молдовы.
После того как кончался смотр и проходили рэзеши перед князем, они доставали бочонки, притороченные к седлам, и разную снедь. Едят, бывало, пьют за здоровье князя, потом один из них выходит с волынкой на поляну, и начинаются танцы и веселье — уж таков нрав жителей Молдовы, особливо горцев; им не надо было идти в корчму, потому что все они привозили с собой; они не звали цыгана с цитрой, потому что у них имелся свой волынщик. Разумеется, если бы я был торговцем, мне бы это не понравилось. Но так как я сам прутский рэзеш из-под Бырлада, то мне это нравится, ибо и у нас, в долине Ялана, зря деньги не тратят; получать мы любим, а вот отдавать — отдаем лишь по крайней надобности. Ходит слух, будто у нас кое-кто хранит брынзу в бутылках, а кошек поит уксусом. Но это неправда. Какими бы скупыми мы ни были, а так мы не поступаем. Нам по нраву веселая, но пристойная жизнь. На ярмарках мы не любим пить допьяна, не лезем вперед, не кричим и не беснуемся, ибо все мы в родстве между собой, и нам было бы совестно, ежели слухи о таком озорстве дошли бы до нашего князя.
— Как зовут тебя, твоя милость? Вижу, что ты человек знатный и при тебе слуга, — спросил старый мельник.
— Меня зовут Ионуцем.
— Дай бог тебе здоровья. Вот здесь, на берегу Бырлада, возле моей мельницы, все делают привал — и те, кто идет к князю, и те, кто возвращается от него. Я всех вижу, слышу их разговоры, привык различать, что это за люди. Разные бывают деревья, разные и люди. Ты, должно быть, голоден, хотя по тебе этого и не видно.
— Да, дед Иримие, я голоден.
— Ты даже знаешь, как меня зовут? Вот удивительно!
— Знаю, ибо не забыл той поры, когда несколько лет назад был здесь с отцом…
— Вот оно что! Это хорошо. А я уж подумал, не колдун ли ты. Однако для колдуна слишком уж молод. Скажи имя отца твоей милости, с которым, говоришь, останавливался, здесь несколько лет назад.
— Конюший Маноле Черный.
— Ну, тогда я тебя знаю. Конечно, ежели бы ты не назвался, я бы тебя не узнал. Тогда ты был ребенком, а теперь — мужчина. Ты, стало быть, тот, которого зовут Маленьким Ждером, сын боярина Маноле?
— Тот самый, дедушка.
— Ага! Ну, я рад тебя видеть после всего, что слышал о тебе. Вижу, что рады и эти рэзеши, с которыми ты толкуешь. Я так скажу: надо взять меру самой лучшей муки, просеять ее и засыпать в котел. Мука отменная, из татарского проса; мамалыга получится словно из золота. А пока люди будут присматривать за тем, чтобы она хорошо кипела, я сяду в лодку и отправлюсь к одному местечку на пруду, где у меня поставлены верши. Привезу лещей и карасей. Выпотрошу их, почищу, посолю да испеку на угольях. Что ты на это скажешь?
—
— Тогда мы так и сделаем. А пока суд да дело, возьми вон у этих добрых людей кусок брынзы да ломоть хлеба. Я расскажу тебе, какой стан в этом году у нашего господаря. Прибавилось войска; слышно, что должны еще прибыть венгры и ляхи.
— Не верится что-то.
— Право слово. Без конца приезжают послы то отсюда, то оттуда. Две недели назад я слышал еще об одном. Он уже наезжал сюда. Зовут его Суходольский. Говорят, еще из Венеции должен прибыть какой-то католический поп. Он доставит на семи подводах семь бочек, но не вина, а золота.
— Скорее всего семь бочек болтовни, дед Иримие.
— А знаешь, ты, пожалуй, прав. Все говорят, что прибывают войска и деньги от королей и императоров в подмогу Штефану-водэ, ибо явилась ему во сне богоматерь и повелела поступить так: «Ступай, говорит, Штефан-воевода, возьми саблю и вступись за сына моего любимого!» И тогда Штефан-водэ взял саблю и пошел войной на нехристей, заполонивших Валахию. Он поверг их в прах и вернулся с великой победой. Сейчас он копит силы, собирает войска и скоро снова выступит. Зачем ему делить добро с другими? Он покорит Царьград, захватит великую добычу, а больше ему ничего и не надо. А ты, пока я принесу рыбу, возьми-ка вон у того человека ножку жареной курицы. Мне еще надобно отобрать и просеять муку. В нынешнем году господарь разместил придворных на самой вершине холма. Когда трубят в горны и бьют в барабаны, я выхожу на порог и вижу их всех: стало быть, и Штефан-водэ выехал верхом на коне. Он либо сразу отправляется в крепость, либо ждет бояр, которые должны предстать перед ним — каждый со своей дружиной. Потом снова зазвучат трубы, — это значит, что князь возвращается и стольники торопятся накрыть для него стол. Но такой нежной рыбы, какая водится у меня в пруду, не знаю, кушает ли сам князь. Как-нибудь я наловлю рыбы для княжеского стола. Только вот беда! У князя очень уж много придворных, ему-то не хватит и на один зуб. Придется мне самому пойти и отдать рыбу прямо в руки Штефану-водэ. Возьми, боярин Ионуц, и пирога, он пойдет тебе впрок. Чего только нынче не делалось в княжьем дворе! Чтобы побольше поставить бочек вина, углубили подвалы. Со всего края собрались музыканты, состязаются меж собою. А потом, уж незнамо откуда, притащился сюда какой-то италийский цирюльник. Каждое утро предстает перед господарем и бреет его. Понаехали в старые лавчонки еще и купцы из Трансильвании. Если бы ты видел, какие ножи и сабли они продают! Но особливо важно то, что со двора господаря вышло повеление прибыть в Васлуйский стан кузнецам, всем до единого. И прибыло сколько ни есть на свете кузнецов-цыган, и давай раздувать мехами огонь. Если бы ночь была, ты увидел бы их горны и жаровни, рассыпанные как звезды на склоне горы ниже немцев. Стучат по наковальням молоты и молоточки, и такой стоит грохот, что ничего не слышно ни на земле, ни на небе. Бьют и куют наконечники для стрел и копий, кинжалы и сабли, шпоры и удила — сам понимаешь, чего только не требуется для такого войска! Понаехали из Ясс купцы с одеждами и украшениями для молодых боярских сыновей, таких, как твоя милость; и еще призваны мастера с берегов Бистрицы, они что-то втайне готовят для нашего князя, а что — неизвестно.
А вечером, в положенный час, князь идет на молитву в часовню. Ударит колокол — и все в городе и в стане замрет. Цирюльник отложит в сторону свою бритву. Цыгане засыплют золой угли в своих жаровнях. В корчмах перестанут пить. Воины не будут маршировать. Все остановится на полчаса — до тех пор, пока вновь не пробьет колокол. Тогда снова все придет в движение. Куда же ты так спешишь, боярин молодой? Ты же говорил, что голоден. Ну, коли надо, езжай с богом, угощу тебя в следующий раз. Что я могу сказать тебе еще? Красив твой конь, и хорошо за ним следит слуга твоей милости.
В то время, как дед Иримие, не переставая говорить, все крутился вокруг Ждера на мельнице близ города Васлуя, и вода текла по мельничному лотку, и вертелось колесо, и скрипели жернова, вторя побасенкам мельника, — в городе, на княжьем дворе, в келье возле часовни, отец Амфилохие держал тайный совет с постельничим Штефаном Мештером.
Из рассказа постельничего отец архимандрит понял, что все произошло именно так, как он предполагал.
— Было бы лучше, если бы ты не оказался пророком, честной постельничий.