Братья Ждер
Шрифт:
Ждер подъехал к Штефану Мештеру.
— Смиренно кланяюсь твоей милости, постельничий, — тихо сказал он, — и прошу тебя послушаться моего брата Никоарэ. Мы свернем с дороги на Нямцу и двинемся напрямик к Роману, по долине Молдовы. Об этом пути никто не знает. Не думал о нем до сих пор и я. Но путь этот безопасный.
— Я поражен, как мне самому не пришла эта мысль в голову, — ответил Штефан Мештер.
— И я тоже. Да и батяня Никодим об этом не думал. On передал мне, как было условлено, весть об охотниках, коих мы опасаемся. Они подстерегают в другом месте, близ крепости. А так как в долине путь свободен, батяня Никодим догадается, что я изберу его. И потому он ждет нас у тимишского брода, возле Кристешть.
— Его преподобие ждет нас?
— Да, ждет, он хочет убедиться в том, что мы благополучно проехали.
Всадники быстрее поскакали вниз по дороге. В Дрэгэнешть пропели петухи, а со стороны Дрэгушень донесся сердитый лай собак. Кругом стояла глубокая тишина, ночная, таинственная тишина, какой она бывает в середине лета. Вечерняя звезда ярко горела на востоке, затмевая бледный свет луны.
Когда невдалеке от Кристешть они проезжали ложбиной мимо колодца с журавлем, близ опушки дубового леса, Ждер вздрогнул, услышав слабый крик горца, ехавшего впереди.
— Стойте! — приказал Ждер. Он встряхнул Самойлэ и Онофрея. — Держите наготове секиры и стойте на страже возле лошадей; вам предстоит защищать драгоценную ношу.
Кэлиманы протерли глаза.
— Поняли?
— Поняли, конюший, — ответил, зевнув, Самойлэ Кэлиман.
Они достали притороченные к седлам чеканы, похожие скорее на топоры.
Постельничий вытащил кривую саблю левантинской работы. С таким же оружием приблизился к своему хозяину и Григоре Дода. Эти сабли, отливавшие синим блеском, Ждер считал самым опасным оружием из всех, какие бывают на свете. Он видел, как одним ударом такой саблей сносят голову и разрубают тело пополам.
— А мне моя сабля досталась еще в детстве, — объяснил он постельничему. — Она слишком легка, однако Ботезату умеет хорошо ее наточить. И ею мне удобнее колоть.
У татарина тоже была сабля. Но, по своему обыкновению, он держал наготове в левой руке тяжелый острый нож, который умел бросать с редкостной меткостью.
Едва успели они построить защиту, как появились те, кто охотился за ними. Всадники стремительно мчались, взметая клубы пыли.
Сколько их? Ночь была уже на исходе, и Ждер, сдерживая дрожь, пытался сосчитать врагов и узнать, с кем имеет дело. Он полагал, что собственных сил у них достаточно. Только нужно без промедления ввести в бой обоих Кэлиманов.
Что он успел им сказать, что крикнул, как тронул с места и повел за собой, — постельничий не мог бы описать, ибо все произошло в один миг. Кэлиманы спрыгнули с коней, и каждый успел дважды ударить тех, кто ринулся на них. Трое из числа нападавших упали. Пятеро быстро спешились, кони их поскакали к лесу, а сами они, сверкая длинными саблями, двинулись вперед. Это были крепкие люди. Ими командовал высокий, плечистый мужчина с хриплым голосом, выдававшим человека уже немолодого. Ионуц снял с коней по очереди обеих женщин и поставил их между собой и постельничим. Валашские кони не испугались. Они отошли в сторону и принялись щипать траву.
Бой шел без криков и злобного гиканья. Слышались только грозные и хриплые приказы старого воина. Ждер пытался вспомнить, где он слышал этот голос. Соблюдая осторожность, он начал атаковать и ранил двух неприятелей, — тех, кто осмелился слишком выдвинуться вперед.
Когда вражеский предводитель издал резкий и пронзительный крик, Григоре Дода неожиданно выпрямился. Он ответил лишь одним словом, будто этот крик относился к нему, и, метнувшись, словно барс, наотмашь нанес удар своей кривой саблей. Она сверкнула, как нарождающийся молодой месяц. Глава нападавших вскрикнул и что-то попытался сказать заплетающимся языком. Ждер набросился на него с другой стороны и подмял под себя. Сильный удар нанес и постельничий. Оставшиеся два беглеца скрылись в лесу, пытаясь разыскать в темноте своих лошадей. Снизу, со стороны Кристешть, слышались возгласы. Это вел подмогу тот горец, что успел криком своим предостеречь наших путников.
Старый воин, которого прижимали к земле Ждер и Григоре Дода, хрипел и харкал кровью. Он с трудом произнес несколько слов и опять захаркал кровью.
— Так ведь это Атанасий Албанец! — разглядев его, воскликнул с удивлением Ждер.
Атанасий, старый воин, когда-то носивший на руках Алексэндрела-водэ, бился в железных руках Ионуца Черного.
— Скажи, Атанасий, чего ты здесь ищешь и кому ты служишь?
— Мне нечего сказать, — прохрипел Атанасий, — отпустите меня, дайте уйти, я ничего не хочу от вас.
— Атанасий, ты в наших руках, и мы отвезем тебя к господарю, перед ним ты и будешь держать ответ.
— Не надо, не везите меня к господарю, — взмолился Атанасий и, ослабев, повалился на бок.
Ждер разжал руки. Атанасий собрал остатки сил, пытаясь подняться. Тотчас Григоре Дода ударил его по лбу рукояткой сабли.
— Не убивай его, Дода, — сказал постельничий, обернувшись к своему товарищу. — Знаю, конюший, что ты хочешь у него выведать. Спрашивай и приказывай. Пусть он тебе скажет, кому он служит, кто послал его на это дело.
Старый воин молчал, зажимая рот правой рукой и широко открытыми глазами глядя на обоих бояр. В это время подоспела подмога с развилки тимишских дорог, и Ждер с радостью увидел отца Никодима, который поспешил к раненому и склонился над ним.
— Отец Никодим, — крикнул вдруг Ионуц, — исповедуй его и отпусти ему грехи, пусть он умрет спокойно.
Атанасий Албанец открыл глаза и, казалось, успокоился.
— Я исповедуюсь, — проговорил он хриплым голосом, — я признаюсь, лишь бы его преподобие отпустил мне грехи. Но обещайте, бояре, поклянитесь жизнью своей и святым причастием, что не оставите меня валяться на дороге и не потащите мертвого на суд господаря. Поклянитесь мне в этом, и я все скажу как на духу.
— Ты должен сказать, кто тебя послал на это дело, — повторил Ждер.
— Исповедуюсь и назову. Мне повелели напасть на стражу, а княгинь Раду-водэ увезти в Пынгэрацский монастырь н передать обоих настоятельнице, не причинив им ни малейшего вреда. Тех же, кто будет с ними, изранить, но не лишать их жизни, таков был приказ. Наймиты, которые были со мной, всего лишь бездомные негодяи, они ничего не знали. Только мне все было известно.
— Чей был приказ?
— Поклянитесь, что исполните мою просьбу, и я исповедуюсь перед смертью. У меня нет никого на свете, я был и остался одиноким, верой и правдой служил господарю. Я ни о чем не молю, кроме одного, — не ведите меня к нему. А когда я умру, похороните меня и забудьте то место, где я умер и где моя могила. Поклянитесь в этом, и я исповедуюсь. И тогда вы поймете мою мольбу. У меня ведь тоже есть душа. Не покрывайте имя мое позором, не предавайте память обо мне проклятию.