Братья Ждер
Шрифт:
Сперва показалась, величественно ступая, боярыня Кандакия, молодая, знаменитая своей красотою женщина. Белокурые, искусно уложенные волосы ее были в сплошных колечках и завитушках. Щеки слегка подрумянены, так же как и мочки ушей, в которых висели золотые кольца; брови — насурьмлены, чтобы оттенить голубизну глаз.
Она посмотрела на татарина сверху вниз, дивясь дерзости тимишского служителя. Сперва не узнала его, потом вспомнила.
— Приказ от конюшего! — крикнул Георге, да так громко, чтобы услышал и хозяин дома.
— Очень хорошо. Потерпи.
— Невозможно, матушка боярыня. Извольте собраться и ехать. Государь,
— Господи помилуй! Как же так? Государь прибывает, а нас там нет? — встрепенулась боярыня Кандакия, звеня колечками серег. — Кристя! Кристя!
— Что там? — послышался из внутренних покоев густой, неторопливый голос. — Татарва напала, что ли?
— Не вся. Только один татарин. Тимишский. Свекровь моя, конюшиха Илисафта, упала и теперь помирает. («Сохрани ее, господи, и прости мне ложь мою», — подумал про себя Георге и незаметно сплюнул в сторону.)
— Какая конюшиха? — спросил, вбегая, полуодетый казначей.
— Твоя родительница, кто же еще! — в страхе крикнула боярыня Кандакия. — А коли не помрет, так совсем изведет меня, из-за того что все женщины на свете съехались вовремя и встречали государя, одна я опоздала. Что не удосужилась я поспеть на праздник Нямецкой обители и даже в Тимиш. Остается смотреть отсюда на княжеский поезд, все равно туда не добраться нам. Со вчерашнего дня ты возишься и готовишься в путь, а вот и теперь еще не готов. Вчера с самого утра и до позднего вечера колымага стояла у крыльца. Слуги дважды распрягали коней, кормили и поили их. Сегодня опять колымага ждет с утра. А ты все ходишь из угла в угол, о чем-то думаешь и сам с собой разговариваешь.
— Никак не найду шелковый пояс, подарок Дэмиана.
— Там он. Посмотри хорошенько у изножья кровати. Я еще вчера положила его.
— Кто говорит, что маманя упала?
— Я говорю, честной казначей. Слышал я крик, знать, беда приключилась. Прошу твою милость надеть кунтуш и опоясаться саблей. А то конюшиха не успеет благословить тебя.
— С чего бы это с ней приключилось, скажи на милость? — вытаращив глаза, удивлялся третий сын Ждера, разыскивая недостающие части своего наряда.
Был он мужчина видный, одетый богато, самый толстый из всех сыновей Ждера.
— Вот так ты всегда, боярин Кристя, — горестно проговорила Кандакия, махнув рукой.
Правда, при этом, бегая во все стороны в поисках нужных вещей, мелькая с протянутыми руками тут, там, она хорошела на глазах. Наконец казначей переступил порог и влез в колымагу, которая закачалась и заскрипела под его тяжестью. Рядом с ним примостилась и боярыня Кандакия. Георге Татару поскакал к землянке на берегу — искать глухого паромщика. Кони быстро помчали экипаж. На первом же ухабе казначейша испуганно вскрикнула.
Езда была одной из величайших мук ее жизни. Сидя в колымаге, она то и дело пугалась и вопила. Сдерживая стоны, она со страхом переправилась на пароме через реку, боясь, как бы стремительные волны не понесли паром вниз по течению. Очутившись на берегу, она стала жаловаться, что приходится ждать в колымаге, пока переправят коней. А когда коней запрягли, опять начала вопить и вопила до самой тимишской усадьбы.
Татарин куда-то исчез. Вскоре колымагу догнал Ионуц. К седлу у него были приторочены перепелки. Младший Ждер помнил тайну, доверенную ему старшиной Кэлиманом: из всей пернатой и прочей
ГЛАВА VI
Из которой мы узнаем, что еще говаривала боярыня Илисафта и как устроена была на лесной опушке княжеская трапеза
Между тем боярыня Илисафта, сделав краткую передышку, сбросила с себя кофту и верхнюю юбку, опустилась на стульчик перед зеркалом и отдалась в руки паны Киры, своей ключницы и доверенной цыганки.
Зеркало, бесценное сокровище, доставшееся боярыне от родителей и числившееся в списке приданого, было не очень велико. Конюшиха могла увидеть в нем только свое лицо. Верный спутник в годину скитаний и страданий, зеркало некогда отражало черты знаменитой двадцатилетней красавицы Илисафты. Теперь оно отражала ее усталые глаза, но кожа лица оставалась по-прежнему нежной и мягкой.
— Думаю, нана Кира, — проговорила с удовлетворением конюшиха, — что немногие боярыни, даже молодые, могут похвастаться таким лицом.
— Немногие, матушка. Взять хотя бы невестку твою — боярыню Кандакию. Где ей!
Говоря так, ключница Кира ходила вокруг стульчика, касаясь пальцами головы боярыни, не менее драгоценной, чем веницейское зеркало. Рабыня была на двадцать лет старше своей госпожи (она тоже числилась в списке приданого), но смуглая кожа ее лица была такой же нежной, как и у конюшихи. Конечно, она не смела об этом говорить вслух, но боярыня Илисафта то и дело видела в зеркале отражение ее лица.
— Нынче никто уж не знает того, что знали в давние времена, — заметила боярыня, — Мало кто из нынешних женщин знает тайну воды, которой ты всегда мыла мне лицо по утрам, пана Кира. А ты поклялась никому не открывать этой тайны. Девок в нашей семье тоже нет. Забудется тайна, и никому не доведется воспользоваться ею.
— Что ж, матушка, может, кто и узнал тайну иными путями, — с сомнением ответила старая цыганка. — Мелиссовый отвар на мартовском снегу. И то диво, как еще сохранилась тайна с древности — ведь на свете столько луковых жен! А вот наговорных слов, потребных при процеживании отвара, им не узнать!
Обмакнув лоскуток белого сукна в мелиссовый отвар, она между тем бережно растирала лицо хозяйки, особенно у края глаз и под подбородком, где обозначились морщинки.
— Не далее как пятнадцать лет назад, когда мы скитались с конюшим в валашской земле, — продолжала боярыня Илисафта, — только и было разговору при дворе Влада-водэ что о «молдавской красавице». Так называли Илисафту, жену Маноле Черного. А потом, когда мы с конюшим переехали в Дымбовицкий град [31] то иные валашские вельможи посмеивались и предостерегали конюшего, как бы турки, учуяв, что рядом такая драгоценность, не нагрянули с войском и не похитили ее. Эх, нана Кира, кто знает, что могло бы случиться, если бы князь Штефан не любил конюшего как друга и не жалел его как верного слугу…
31
Дымбовицкий град — нынешний Бухарест.