Братья
Шрифт:
Родион быстро прошел берегом, привычно разбираясь в темноте, мостками и настилами опустевших товарных складов и выбрался на взвоз. Смоченный дождями булыжник слегка подморозило, идти было скользко, но Родион не умерил шага и скоро очутился на перекрестке. Там он подошел к тусклому оконцу часового магазина и постоял около него, раздумывая. За окном виден был сгорбившийся над верстаком мастер, он собирал карманные часы, ловко подцепляя крошечные части щипчиками.
Родион осторожно надавил коленкой на дверь и вошел. Путаный треск
— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — который теперь будет час, по-точному?
— Проверить часы? — спросил часовщик, не отрывая головы от работы.
Оттого что мастер не поглядел на него, Родиону показалось, будто в мастерской стало еще тише, какой-то холодок остро юркнул ему за рубашку, на грудь, и он вдруг громко тяпнул:
— Да не проверить, а узнать, сколько время!
Часовщик вскинул глаза, с удивлением осмотрел Родиона и тоже закричал:
— Что у вас, на пристанях, часов, что ли, нет? Шляндрите только тут!
— Виноват, — неожиданно мягко, точно с перепугу, проговорил Родион, — я не был на пристани, я туда иду. Сколько сейчас, скажите, пожалуйста?
Часовщик ткнул большим пальцем через свое плечо:
— Вон те верные, — и снова наклонился к верстаку.
— Очень спасибо, — сказал Родион и для вежливости добавил шепотом — Четверть седьмого.
Да, часы показывали четверть седьмого. Иначе не могло быть: Родион сменился ровно в шесть, минут на пять задержали его на пристани, минут десять он шел берегом и поднимался по взвозу. Если бы он стоял на вахте или работал на погрузке, он был бы спокоен и мог бы с точностью слышать ход времени. Но он мчался длинной черной улицей, сердце его стучало, точно маятники в часовом магазине, и ему чудилось, что он никогда не угонится за минутами. Потом он внезапно сменил бег на медленный шаг, и опять ноги его, сами собой, ступали чаще, и вновь он бежал, квартал за кварталом, из одной улицы в другую.
Он должен был прийти на место к половине восьмого. Но он потерял чувство времени и, когда очутился на знакомом углу, стал. В тот же момент его обдало жаром; стоять здесь было невозможно. Тогда неожиданно его осветило воспоминание, радостное, как встреча с любимым человеком; он находился вверху Смурского переулка, какая-нибудь минута отделяла его от дома, в котором жил Никита.
Никита не был ему нужен, но у него он мог узнать время, мог переждать и приноровить свой приход точно к половине восьмого. Самое важное — ни секунды не стоять на месте и явиться в назначенный час.
Его долго расспрашивали, прежде чем пустить в дом. Он терпеливо рассказал о себе и о том, откуда знает Никиту. Его провели кухней, узенькой лестницей наверх. Первые слова его, лишь только он увидел Никиту, были:
— Который час, по самому точному?
Оказалось, что в полчаса Родион пробежал почти весь
В комнате Никиты стоял книжный шкаф, поперек кровати валялись ноты и раскрытый скрипичный футляр, стол освещала мягким, желтым светом керосиновая лампа. Тепло, какое бывает только в просторных деревянных домах, ровно колыхалось около печи и ощутимо плавало по комнате.
— Ну, как идет это дело? — спросил Родион после первых бестолковых слов. Он подошел к кровати и мотнул головой на футляр.
— Знаешь, теперь — хорошо, — доверчиво заговорил Никита. — То есть хорошо, потому что стало интересней. Я играл недавно на концерте, в квартете.
Он поглядел на своего гостя и объяснил:
— Вчетвером, четыре инструмента.
Родион улыбнулся и промычал:
— Зн-наю… Что же, вы так и решили музыкантом сделаться? — спросил он.
— Почему ты говоришь мне «вы»? — вспыхнув, сказал Никита. — Мы с тобой не первый раз увидались, а кто с детства знаком, тот всегда…
Он не договорил, дожидаясь ответа.
Родион взглянул на Никиту, прищурившись, отчего глаза его сделались ласковей и мягче; как будто складки лица, которые придают человеку черты хитрости и недоверия, выражали у него простодушие.
— Вы не обижайтесь, — сказал он, — я не нарочно. Хоша мы с вами жили в деревне, но с того много воды утекло.
Он сразу осанился, как только сказал про «воду», и поглядел вокруг себя внимательно.
— Бывает, что дружба всю жизнь тянется, — обидчиво заметил Никита.
— Верно, конечно.
— А что же нам мешает?
— Как сказать, — промямлил Родион.
Он попал в тот знакомый ему тон, который усваивают деревенские мальчуганы в детстве, подражая отцам и дедам. Этот тон вполне огораживал его от ненужной откровенности и одновременно поддерживал разговор.
— Мало мы касаемся, — сказал он, опять пристально озираясь. — Я — на конторке либо на пароходе, а вы… у себя.
— Чудак, — засмеялся Никита, — ведь так бывает всегда: каждый у себя.
— Правильно, время не остается.
— На дружбу?
Родион улыбнулся:
— Я так и хочу вам сказать, что на дружбу ни одного часу нету. А сколько сейчас время будет? — спохватился он.
— Поспеешь, — сказал Никита.
— Нет, уж пожалуйста, — беспокойно и робко попросил Родион.
— Ну на, гляди сам, — сказал Никита, пододвигая карманные часы на край стола.
Родион взглянул на циферблат и отвернулся к книжному шкафу.
— Можно?
— Смотри.
Родион открыл дверцы и начал разглядывать корешки книг. Иногда он вытаскивал какую-нибудь книгу, развертывал ее и подробно прочитывал титул, но тут же ставил книгу на место и, чем дальше, тем рассеяннее пробегал глазами по полкам. Наконец он вздохнул и попросил:
— Которую поинтереснее бы…