Брайтонский леденец

Грин Грэм

– Ну спойте же еще. Лили, – умоляли голоса в общем зале. – Спойте еще одну, Лили. – И юноша впервые отвел глаза от Хейла и посмотрел через стеклянную перегородку на пышные формы женщины.

– Двойную порцию виски и один грейпфрутовый, – сказал Хейл, взял бокалы и отнес их на столик.

Но юноша не пошел за ним. Он с гневным отвращением смотрел на женщину. Хейл почувствовал, что ненависть, обращенная к нему, на мгновение ослабла, будто с него сняли наручники и теперь они сомкнулись на чужих запястьях. Он попробовал пошутить:

– Душа бабенка.

– Душа, – повторил юноша. – Тебе-то не стоило бы говорить о душе.

Его

ненависть снова вернулась к Хейлу. Он залпом выпил грейпфрутовый сок.

– Я здесь только по делам службы, – сказал Хейл. – Всего на один день. Я – Колли Коббер.

– Ты – Фред, – возразил юноша.

– Ладно, – ответил Хейл, – я – Фред. Но в кармане у меня карточка, по которой ты можешь получить десять монет.

– Знаю про твои карточки, – сказал юноша. У него была светлая гладкая кожа, покрытая легким пушком, а выражение глаз безжалостное, как у старика, в котором уже умерли все человеческие чувства. – Мы читали о тебе в газете, – продолжал он, – сегодня утром, – и вдруг захихикал, как будто до него только что дошел смысл какого-то грязного анекдота.

– Можешь получить одну карточку, – предложил Хейл. – Вот, возьми этот «Мессенджер». Прочитай, что здесь сказано. Можешь получить весь приз. Десять гиней, – сказал он. – Тебе надо будет только заполнить и послать этот бланк в редакцию «Мессенджера».

– Так, значит, тебе наличных денег не доверяют, – заметил юноша, а в другом зале Лили запела:

Мы встретились с ним, это было в толпе.И не думала я, что ко мне подойдет он.

– Господи Иисусе, неужели никто не может заткнуть рот этой шлюхе! – воскликнул юноша.

– Я дам тебе пятерку, – предложил Хейл. – Это все, что у меня есть при себе. И еще мой обратный билет.

– Билет тебе не понадобится, – сказал юноша.

Я в платье была подвенечном.С ним поспорить могла белизною…

Юноша в бешенстве вскочил со стула и, дав волю злобному порыву ненависти – к песне ли? к своему ли собеседнику? – швырнул пустой бокал об пол.

– Этот джентльмен заплатит, – сказал он бармену и хлопнул дверью маленького зала. И тут Хейл осознал, что они хотят убить его.

Венок из флердоранжаБелел у нее в волосах.Когда мы с ней встретились снова.И грусть затаилась в глазах.

Посыльный все еще спал, Хейл смотрел на Лили из пустого сверкающего бара и думал: «Я должен выбраться отсюда, я должен выбраться отсюда»; он смотрел на нее печально и без надежды, как будто сама жизнь была только там, в общем зале. Но он не мог уехать, ему нужно было выполнить свою работу, начальство там, в «Мессенджере», очень требовательно, это хорошая газета, за нее следует держаться, и в сердце затеплился огонек гордости, когда он подумал о том, какой длинный путь он уже прошел; продавал газеты на углах, был репортером за тридцать шиллингов в неделю в маленькой местной газетке с десятитысячным тиражом, затем пять лет работал в Шеффилде. Будь он проклят, сказал он себе в порыве храбрости, подогретой еще одной рюмкой виски, если позволит банде запугать его и из-за этого потеряет работу. Что они могут сделать, пока он окружен толпой? Они не посмеют убить его среди бела дня при свидетелях, он в безопасности среди пятидесяти тысяч приезжих.

– Иди-ка сюда поближе, одинокая душа.

Сначала он не понял, что она обращается к нему, но потом увидел, как все лица в общем зале, улыбаясь, повернулись в его сторону; вдруг он представил себе, как легко могла бы банда разделаться с ним здесь, где нет никого, кроме спящего посыльного. Чтобы перейти в общий зал, незачем было выходить на улицу, для этого достаточно было только сделать полукруг, пройти через три двери и пересечь следующий зал «Только для дам».

– Что бы вы хотели выпить? – спросил он с порывистой благодарностью, подходя к полной женщине. «Она могла бы спасти мне жизнь, если бы позволила побыть с ней», – подумал он.

– Рюмку портвейна.

– Один портвейн, – заказал Хейл.

– А вы разве не хотите выпить?

– Нет, – ответил Хейл, – я уже достаточно выпил. Боюсь, меня развезет.

– Ну и что же, ведь сегодня праздник. Выпейте пива за мой счет.

– Не люблю пива.

Он взглянул на свои часы. Час пополудни. Из головы не выходила программа, которую он должен выполнить. Надо оставлять карточки на каждом отрезке маршрута, газета таким образом проверяет его; если он начинает работать кое-как, это всегда становится там известно.

– Пойдем куда-нибудь перекусить, – умоляюще сказал он.

– Послушайте-ка его, – обратилась она к своим друзьям. Ее грудной, насыщенный портвейном смех разносился по всем залам бара. – Как он осмелел, правда? Я просто ушам своим не верю!

– Не ходите, Лили, – отговаривали они. – Он ненадежный.

– Я просто ушам своим не верю, – повторила она, прищурив один глаз, добродушный и ласковый, как у коровы.

Есть способ заставить ее пойти. Хейл когда-то знал этот способ. За тридцать шиллингов в неделю он мог бы подружиться с ней, он нашел бы подходящее слово, подходящую шутку, чтобы увести ее от приятелей и уютно посидеть с ней где-нибудь в кафе. Но сейчас он забыл, как это делается, и не мог найти нужный тон. Ему нечего было сказать, он повторил только:

– Пойдем перекусим.

– Куда же мы пойдем, сэр Гораций? В «Старый корабль»?

– Да, – подхватил Хейл. – Если хотите. В «Старый корабль».

– Слышите? – сказала она, обращаясь ко всем посетителям всех залов, к двум старушкам в черных чепцах, сидевшим в «зале для дам», к посыльному, все так же одиноко спавшему в маленьком зале, и к полдюжине своих приятелей. – Этот джентльмен приглашает меня в «Старый корабль», – повторила она притворно жеманным тоном. – Завтра я буду в восторге, но сегодня меня уже пригласили в «Грязную собаку».

Хейл уныло направился к двери. «Парень, наверное, еще не успел предупредить других. Можно позавтракать спокойно», – подумал он, но тот час, который ему еще предстояло пробыть в Брайтоне после завтрака, был страшнее всего. Женщина спросила:

– Что с вами? Вам нехорошо?

Он перевел глаза на ее пышную грудь; эта женщина была для него как прибежище, как спасительный полумрак, как сгусток житейского опыта, здравого смысла; он взглянул, и у него заныло сердце; но в этом маленьком циничном костлявом существе с обкусанными ногтями и пальцами в чернилах шевельнулась гордость и стала его поддразнивать: «Ах так? Назад, в материнское лоно… она будет тебе матерью… сам ты не можешь постоять за себя…»