Брайтонский леденец

Грин Грэм

– Вас зовут Лили? – спросил Хейл. Юноши не было видно, он исчез, Кьюбит тоже исчез. Вокруг не было ни одного знакомого лица.

– Так называли меня они, – ответила женщина. – Мое настоящее имя Айда.

К избитому древнегреческому имени сейчас, показалось Хейлу, вернулось что-то от его прежнего величия.

Она сказала:

– Вы плохо выглядите. Вам надо пойти куда-нибудь и поесть.

– Без вас я не пойду, – возразил Хейл. – Я хочу только одного – остаться здесь с вами.

– Вот это приятные речи, – сказала она. –

Хотела бы я, чтобы Том вас послушал… писать он умеет очень страстно, а вот говорить…

– Он хочет жениться на вас? – спросил Хейл.

От нее пахло мылом и вином, она воплощала уют, покой и ленивое сонное физическое блаженство; от ее крупных хмельных губ, от ее роскошной груди и ног веяло чем-то, напоминающим детство и материнскую ласку, и это находило отклик в измученном и смятенном мозгу Хейла.

– Он уже был женат на мне один раз, – ответила Айда. – Но не ценил тоща своего счастья. Теперь хочет вернуться. Почитали бы вы его письма! Я бы показала вам, если бы их не украли. Как ему не стыдно писать такие вещи. – Она одобрительно засмеялась. – Просто поверить невозможно. А вообще-то он такой спокойный малый. Нет, все-таки я всегда говорю: забавно жить на свете.

– Ну и что же, вы примете его обратно? – спросил Хейл, с угрюмой завистью глядя на нее из своей юдоли мрака и отчаяния.

– Не думаю, – ответила Айда. – Я слишком хорошо его знаю. Блаженства вместе у нас не получится. Если бы я захотела, то могла бы теперь выйти замуж удачнее. – Она не хвастала, просто немного подвыпила и была счастлива. – Я могла бы выбрать мужа с деньгами.

– А как же вы живете теперь? – спросил Хейл.

– День прошел и ладно, – ответила она и подмигнула ему, сделав вид, что опрокидывает рюмку. – Как вас зовут?

– Фред.

Он ответил машинально. Это имя он всегда называл случайным знакомым; из какой-то необъяснимой склонности к тайне он скрывал свое настоящее имя Чарлз; он с детства любил секреты, укромные места, мрак, но ведь именно во мраке он встретился с Кайтом, с этим юношей, с Кьюбитом и со всей бандой.

– А вы чем живете? – добродушно спросила она.

Мужчины всегда охотно рассказывали ей о себе, а она любила слушать. У нее уже собрался огромный запас историй о мужских переживаниях.

– Играю на бегах, – быстро ответил он, привычно прячась за барьером лжи.

– Я сама люблю поволноваться. Интересно, не могли бы вы дать мне совет насчет брайтонских бегов на субботу?

– Черный Мальчик, – ответил Хейл. – Заезд в четыре часа.

– У него шансов один против двадцати.

Хейл посмотрел на нее с уважением.

– Ну, как хотите, можете на него не ставить.

– О, я поставлю, – сказала Айда. – Я всегда слушаюсь совета.

– Кто бы вам его ни дал?

– Да, это мой принцип. Вы там будете?

– Нет, не получится.

Хейл прикрыл ладонью ее руку. Он не хотел больше рисковать. Он заявит редактору, что заболел, откажется от места, что-нибудь да придумает. Жизнь была здесь, рядом с ним, он не собирался играть со смертью.

– Поедем со мной на вокзал, – сказал он. – Вернемся вместе в город.

– В такой-то чудный день? – воскликнула Айда. – Ни за что. С вас тоже хватит города! У вас такой вид, будто вы сыты им по горло. Вам будет полезно прогуляться по набережной. А кроме того, мне хочется посмотреть кучу вещей. Я хочу заглянуть в Аквариум и на Черную скалу, и я еще не ходила сегодня на Дворцовый мол. На Дворцовом молу всегда бывает что-то новенькое. Я приехала немного развлечься.

– Мы все это сделаем, а потом…

– Если я решила посвятить день развлечениям, так я уж хочу развлекаться по-настоящему. Я вам сказала: я упорная.

– Я не против, если вы будете со мной.

– Ну что ж, вы-то уж не сможете стащить мою сумочку, – сказала Айда. – Но предупреждаю вас: я люблю мотать деньги. Мне недостаточно накинуть кольцо и пострелять в тире, мне нужны все аттракционы подряд.

– Слишком долго идти пешком до Дворцового мола по такому солнцу. Давайте лучше возьмем такси, – предложил Хейл.

Но в такси он сначала не прикасался к Айде, а сидел неподвижно, притаившись и не спуская глаз с набережной; нигде не было и следа того юноши или Кьюбита среди стремительно проносившегося мимо них ясного дня. Хейл неохотно обернулся и, чувствуя близость ее пышной, ласково открытой груди, прильнул губами к ее губам, ощутив на языке вкус портвейна; тут же он увидел в зеркальце шофера, что за ними едет старый «моррис» выпуска 1925 года с порванным и хлопающим верхом, помятым радиатором и тусклым, потрескавшимся ветровым стеклом. Он смотрел на этот автомобиль, не отнимая губ от ее рта, его кидало в ее сторону, пока такси медленно ползло по шоссе вдоль набережной.

– Так я могу задохнуться, – сказала она наконец, отталкивая его и поправляя шляпу. – Ты круто берешься за дело. Все вы такие, парни маленького роста.

Она почувствовала, что он дрожит всем телом, и быстро крикнула шоферу:

– Не останавливайтесь. Поверните назад и сделайте еще круг.

Казалось, его била лихорадка.

– Ты болен, – сказала она. – Тебя нельзя оставлять одного. Что с тобой такое?

Он не мог больше скрывать.

– Я скоро должен умереть. Я боюсь.

– Ты был у врача?

– Все они никуда не годятся. Ничего не могут сделать.

– Тебе нельзя выходить одному, – сказала Айда. – Они тебе говорили это, врачи?

– Да, – ответил он и опять прильнул к ее губам, потому что, целуя ее, он мог наблюдать в зеркало за старым «моррисом», трясущимся вслед за ними вдоль набережной.

Она опять оттолкнула его, но руки ее по-прежнему лежали у него на плечах.

– Они с ума сошли. Не так уж ты болен. Я бы, конечно, заметила, если бы с тобой было неладно. Не люблю, когда человек сразу сдается. На свете жить совсем не плохо, не нужно только унывать.